Философы с большой дороги - Тибор Фишер

Красавчик, облаченный в щегольской цивильный костюм, старательно записывал мои ответы. Он был молод, энергичен, и, судя по всему, ему пришлось полгода откладывать деньги, чтобы купить этот шедевр портновского искусства. Костюм был из числа тех, что неизменно вызывает восхищение у людей, у кого нет – или почти нет – времени следить за модой и за собой (как у меня, например). Такие костюмы шьют не для того, чтобы их носили. Их шьют, чтобы они навеки врезались в память. Этот малый – слишком уж он был хорош собой (профиль – хоть в камне высекай) – слишком широк в плечах для полицейского. И его костюм был чем-то вроде посмертного разоблачения: полиция, как и армия, соблазняет тех, кто бежит проблем с портными и не любит прикладывать в этой жизни лишних усилий. Кроме того, костюм выдавал человека, который каждое утро ездит на работу новой дорогой. И все же этот щеголь оказался истинной находкой для избитого философа, который, вопреки внутренним убеждениям, на глазах превращался в немца.

«Костюм» даже не пытался скрыть своего разочарования, однако, как истинный мужчина, принял ситуацию такой, какова она есть. Одно из преимуществ здорового климата: он совершенно не предрасполагает к тому, чтобы перерабатывать. Попадись я в лапы полиции где-нибудь в Булони или другом северном городке, где то и дело льет дождь, а жизнь метеорологов – увлекательная авантюра, я был бы выпотрошен и распят на стене в качестве пугала или наглядного пособия. Местные же полицейские – они отнюдь не были глупцами, но у них было невпроворот дел, а солнце так заманчиво светило в окно...

А я – я давал правильные ответы. Это был тот случай, когда фантастическое невезение в итоге оборачивается невероятной удачей. С одной стороны – быть арестованным блюстителями порядка прямо в постели, представ перед ними в кальсонах «в зеброчку», надеть которые не пожелаешь и злейшему врагу... Я, несомненно, предпочитаю лежачее положение стоячему, поэтому я допускаю, что во мне живет некая склонность к самоуничижению – но не до такой же степени! И арест, который довелось мне пережить, – не думаю, что кто-нибудь хотел бы испытать это на себе. Однако учитывая, сколь ревностно полицейские силы двух государств ищут мою бренную физическую оболочку, можно считать, что мне редкостно повезло, если я смог выйти из этого участка на свободу.

Найдись среди полицейских хоть один человек, сносно говорящий по-немецки, и – оставь надежду... А точнее – из этой надежды можно было бы готовить жюльен с дерьмом.

Разрядка напряженности

Напрягся я лишь один раз, когда у меня сняли отпечатки пальцев. Ну да и черт с ним – что они с этого поимеют? Откуда им знать, что паспорт на имя герра Крюгера – краденый? Или – паспорт угулял из гостиничного номера, а герр Крюгер того не заметил? Может, у него были веские основания об этом умалчивать? А может, в полиции никто дальше своего носа не видит? Паспортный отдел занят паспортами, «Костюм» – Ангулемским делом, Корсиканец – ограблением банков, и обитатели соседних кабинетов принципиально не разговаривают друг с другом? Здравый смысл, судя по всему, в это утро решил отдохнуть от дел праведных и взял выходной.

Двадцать лет я только и делал, что пытался внушить коллегам: я не способен подобающим образом исполнять обязанности наставника юных душ (собственно, в большинстве случаев я вовсе не способен исполнять указанные обязанности). И что же? Они демонстративно игнорировали все мои попытки, делая вид, что так и надо. Я же страдал от неутоленного желания возопить: «Да неужели вы так и не поняли, что я за фрукт?»

Полагаю, эти господа из полиции могли бы не полениться и позвонить по телефонам, которые я им дал. Просто чтобы убедиться в существовании Роберта Крюгера. Могли бы проверить гостиницу, где Крюгер остановился, – он как раз в этот момент выходил из своего номера...

Я начинаю полагать, что реальная работа, а не симуляция таковой, – горячечный плод воображения, точно такой же, как единорог или лох-несская змеюга. Или же работа подобна миражу, чья реальность весьма убедительна издали, но тает по мере приближения. И коли мне не в чем исповедоваться, исповедуюсь-ка я хотя бы в том, что я был искренне разочарован.

На обед подали вполне сносный омлет, аранжированный двумя порциями салата: бедолага из соседней камеры от своей доли отказался. Услышав его заявление, я тут же предложил беспризорному кушанью кров в виде моего желудка.

Если бы я мог получить еще порцию, чтобы разобраться, из чего же приготовлена салатная приправа! – я даже подумывал о том, а не спросить ли мне у шефа, как он готовит этот шедевр, ибо что-то в нем дразнило мои вкусовые рецепторы, никак не поддаваясь определению. Салат был своего рода произведением кулинарного искусства, ибо очарование его крылось не в дорогостоящих продуктах или особо сложных методах приготовления, но исключительно в невозможности определить его исходные ингредиенты. Я поедал его, глядя, как паук-зебра (salticus scenicus) суетливо кружит по полу в надежде, что и ему достанется крошка-другая.

«Костюм» и его присные, придя к выводу, что ничего подсудного за мной не водится, тут же стали обходительно-вежливы. Они предложили отвезти меня обратно на машине и позвонить моей жене. Предложение я отклонил, сославшись на то, что сейчас мне бы не повредил небольшой моцион. Мы расстались – при расставании они вновь пели хвалы моему французскому и выражали надежду, что постигшие меня неприятности все же не помешают мне насладиться отпуском во Франции. Я самым вежливым образом выразил свою признательность и даже оставил им бейсбольную кепку с изображением скрещенных молотов – вдруг, паче чаяния, ее станет искать истинный хозяин.

На воле

Едва я вышел навстречу свету и воздуху, как волна противоречивейших эмоций накрыла меня с головой. «Засранцы! Тупые засранцы!» – этот вопль просто рвался из глубины моей души. Я даже забыл о загадочной приправе к салату, еще мгновение назад занимавшей все мои мысли. Сам факт моего освобождения был столь возмутителен, что, попади я в лапы французской полиции вторично, одного упоминания о нем было бы достаточно, чтобы они отпустили меня на свободу или перевели в камеру улучшенного содержания, лишь бы только замять скандал.

Но по мере того, как увеличивалось расстояние между мной и полицейским участком, в мозгу все настойчивей царапалась мысль: а что, если следователь, ведущий мое дело, предпринял дьявольски хитрый ход и выпустил меня на свободу лишь затем, чтобы я вывел его на остальных членов Банды Философов? Он и его присные вовсе не отправились обедать, а крадучись следуют за мной по пятам в надежде, что я приведу их к Юберу. Подобная перспектива внезапно заполонила все мое сознание.

Выходя из центрального полицейского участка города Марселя, вы попадаете на лестницу – своего рода шедевр архитектуры, – насчитывающую не один пролет. Спускаясь по ее ступенькам, всецело сосредоточившись на том, как бы избежать встречи с напарником, покуда на хвосте у меня висит целая гроздь шпиков, я заметил поднимавшуюся навстречу фигуру, чьи черты до удивления напоминали Юбера – по той простой причине, что это был не кто иной, как Юбер, угрюмо кутающийся в макинтош. Замечу, что наряд этот для столь жаркой погоды выглядел довольно эксцентрично. Из кармана макинтоша высовывалась мордочка Фалеса.