Улица Ангела - Джон Бойнтон Пристли

Торгуя вещами, которым место на мусорной свалке, много не заработаешь. И мистер Пелумптон с некоторого времени был на иждивении жены и сына Эдгара. Но все же про него никак нельзя было сказать, что он не работает. Он занимался сбытом и скупкой вещей, был коммерсантом, лицом узаконенной профессии и с огромной серьезностью относился к себе самому и своей таинственной деятельности. То, что дела его были не слишком блестящи, мистер Пелумптон объяснял кризисом торговли. Мистер Пелумптон был нетороплив и подчеркнуто важен, словно какой-нибудь крупный оптовик. Он курил дрянной табак из коротенькой трубки, не отказывался от стакана пива, усердно читал газеты и говорил всегда весьма авторитетным тоном. Как и многие другие дельцы и завсегдатаи Калидониэн-Маркет, личности с обвислыми усами, жалкими остатками зубов и привычкой говорить с оглядкой, конфиденциально понижая голос, мистер Пелумптон смягчал все свистящие звуки и «с» произносил как «ш». Несомненно, делец, говорящий попросту «Jes», никогда не займет столь прочного положения, как его собрат по ремеслу, умеющий произносить это слово протяжно и таинственно. Мистер Пелумптон принадлежал к этой второй категории.

Он вошел в комнату очень медленно, так же медленно и осторожно уселся в кресло у камина, достал свою дрянную трубочку, устремил туманный взор на Тарджиса, важно кивнул ему, потом положил трубку обратно в карман и ждал, пока кто-нибудь заговорит с ним.

— Ну что, застал ты его? — спросила жена. Мистеру Пелумптону вечно бывало нужно «забежать тут неподалеку» и кого-нибудь «поймать дома». Сегодня он ушел сразу после обеда.

— Нет, он будет дома только в пять, — отвечал мистер Пелумптон. — А за мой визит меня нахально отчитали.

— Кто же это?

— Его жена, — пояснил мистер Пелумптон. — Если эта миссис — его жена. «Как вы могли рассчитывать, что в субботу днем застанете его дома?» — говорит она мне. «Извините, миссис, — отвечаю, — в нашем деле приходится работать и в субботу так же, как в любой другой день. Мне, — говорю, — иной раз и в воскресенье отдохнуть не удается». Только это я и сказал, вежливо сказал — и знаешь, что она мне ответила? «Ну, а мы не таковы, в праздники не работаем», — и с этими словами захлопнула дверь перед моим носом.

— Ах, наглая обезьяна! — с негодованием воскликнула миссис Пелумптон. — Пусть бы она сунулась ко мне, я бы ей нос дверью отщемила. Экое невежество! Некоторые люди имеют такое же понятие о хороших манерах, как… как попугай.

— Да, да, — философствовал мистер Пелумптон, — со многим приходится мириться людям моей профессии. Можете мне поверить, мистер Тарджис! Но мы не жалуемся, только бы попадался настоящий товар. Такая уж у нас работа, понимаете?

— Имеете на примете что-нибудь подходящее, мистер Пелумптон? — осведомился Тарджис.

— Вы угадали. Продается славная штучка. Буфет. Отличный буфет, только немножко отполировать его, так его с руками оторвут. Такой буфет не стыдно и во дворце поставить. Сам я купить его не могу, дела сейчас не так хороши. Но я знаю, кому его предложить. Тут можно заработать комиссионные.

— Хорошая идея, — вяло поддержал его Тарджис. Тарджис всегда соглашался со своими собеседниками, но не от избытка дружеского расположения, а просто потому, что это проще и удобнее всего. Про себя же он называл мистера Пелумптона смешным и нудным стариком.

— Вот чего мне всегда хотелось! — воскликнула миссис Пелумптон. — Иметь буфет, приличный, красивый буфет с шкафчиками для посуды и всякими такими штуками, чтобы для всего было место. И хотелось бы, чтобы он был красного дерева.

— Еще бы, этого многим хочется! Но такие вещи стоят бешеных денег. Найдите мне хороший буфет, массивную вещь — конечно, не из вашего товара, мистер Тарджис…

— Какой это его товар? Что ты болтаешь, отец? Какой у него может быть товар? Ничего не понимаю.

Мистер Пелумптон даже вынул трубку изо рта и укоризненно посмотрел на жену.

— Что говорю? Говорю то, что мне известно, вот что я говорю. Сколько мебели прошло через мои руки? Тысячи штук. Так. Знаю я свое дело или не знаю?.. — Он концом трубки указал на Тарджиса, всецело занятого в эту минуту паточным пудингом, и сказал очень медленно и торжественно: — Фанера. Ты знаешь, что такое фанера? Ну, так вот это и есть его товар. Верно я говорю, мистер Тарджис?

— Верно, — подтвердил Тарджис. — Наша контора торгует фанерой, миссис Пелумптон. Мебельной фанерой и наборкой. Правда, я лично этим не занимаюсь, у меня другая работа. Но фирма наша торгует таким товаром.

— Да неужели? Вот чудеса! — Миссис Пелумптон была искренне изумлена тем, что в мире продается и покупается столько различных вещей. — А я понятия не имела. Я думала, вы служите в Сити, в какой-нибудь конторе этим… знаете… клерком.

— Так оно и есть, — успокоил ее муж. — А торгует фанерой его фирма. Он давно мне об этом рассказал, правда, мистер Тарджис? Да, так вот я говорю: укажите мне хороший буфет, прочную, солидную вещь, и я вам заплачу за него сколько хотите — конечно, если цена будет подходящая. Пусть даже торговля идет плохо (а у нас и в самом деле теперь затишье), но на некоторые вещи постоянно есть спрос, да, да, постоянно! Трудно сбывать только товар попроще…

Мистер Пелумптон приготовился уже было начать длинный монолог. Но он напрасно рассчитывал на своих слушателей, обоим были слишком хорошо знакомы эти монологи. Миссис Пелумптон, увидев, что Тарджис кончил есть, набросилась на грязные тарелки и унесла их с шумом и суетливостью, которые заставили нахмуриться ее супруга. Он сделал попытку удержать хотя бы Тарджиса, закурившего папиросу.

— Вот, к примеру, возьмите меня, мистер Тарджис, — начал он.

Но Тарджис не желал «брать» его. Он достаточно часто слушал его рассуждения и поэтому спешно ретировался к себе в комнату.

Комната не может быть одновременно и душной и холодной, но его комната как-то умудрялась совмещать в себе оба эти свойства. Когда он пытался бороться с этим, ему приходилось выбирать между еще большей духотой и более сильным холодом. Тарджис предпочитал духоту и зажигал газовую печку, которую глубоко возмущало то, что ее заставляют работать, и она вспыхивала с громким, негодующим треском, а потом обиженно пыхтела каждые две секунды. Когда из комнаты было окончательно изгнано ледяное дыхание ноября, Тарджис, сняв башмаки и воротничок, растянулся на постели. Прежде всего он прочитал в газете все объявления. Они занимали целую страницу, и в них предлагалось все, что угодно, начиная от надушенных восточных папирос и кончая электрическими поясами против ревматизма. Тарджис добросовестно прочитал все. В разговорах с другими он отзывался о рекламах с циничным скептицизмом, но втайне оставался до сих пор их добровольной жертвой, и чуть не каждый шиллинг, который он тратил на одежду, выпивку, табак, разные увеселения, выманивали из его кармана богатые и ловкие предприниматели, помещавшие объявления в газетах. Вероятно, по этой причине брюки Тарджиса так скоро начинали пузыриться на коленях, обувь промокала в дождь, папиросы ломались, а развлечения не развлекали.