Катастрофа - Мари Саат

было найти что-то новое, что-то такое, до чего так просто не додумаешься. Сейчас, в начале мая, еще можно было чувствовать себя свободно: в будни здесь никого не встретишь. Разве что лесника — к просеке примыкал поросший ельником загон для лошади. Но лошадь он отводил туда только на ночь.

Было на редкость тихо и тепло, будто это и не май вовсе, а середина июня. Хотя на Сирье было накинуто только пальто, они зашли далеко, через каменоломню до заросших можжевельником холмов. Здесь у шоссе виднелась побеленная церковь с погостом, с другой стороны, у поймы, голубела полоска воды.

Когда солнце стало клониться к западу, они вернулись на дачу.

— Я замерзла, — пожаловалась Сирье.

— Я прихватил рому, — сказал Олев и выудил из своей бездонной фотосумки бутылку. — Сейчас разведу огонь!

Сирье, завернувшись в одеяло, съежилась на банном полке.

— Я только слегка протоплю, чтобы спать было теплее, ты ведь не собираешься париться? — спросил Олев.

— Не-а, — покачала головой Сирье.

Олев подсел к Сирье, попытался обнять ее, поцеловать. Сирье высвободилась.

— Я лучше пойду сварю кофе.

— Да не хочу я кофе, — не отставал Олев.

Сирье снова вырвалась:

— Я прекрасно знаю, чего ты хочешь. Войдешь в раж, а потом уснешь как убитый. Или есть захочешь. Лучше уж давай сейчас поедим, и собаке надо что-нибудь дать. Да и рому мы еще толком не выпили!

После ужина они уныло сидели перед камином, каждый в своем кресле. Здесь всего-то и было два глубоких плетеных кресла. Сирье держала в руках стакан с кофе; Олев ловил по радио передачу Би-Би-Си. Когда передача кончилась, он настроил приемник на Таллин, встал, держа радио в руке, подошел к Сирье, отобрал у нее стакан, поставил его на каминный карниз и решительно сказал:

— Пошли!

— Посидим еще немного, — попросила Сирье. — Так хорошо смотреть на уголья.

Олев поставил приемник, поднял Сирье на руки, сел в ее кресло, посадил Сирье к себе на колени и стал искать губы девушки.

— Посидим спокойно, посмотрим на огонь, — снова сказала Сирье.

— Зачем! — возразил Олев. — Зачем мне сидеть просто так, когда у меня есть ты! На огонь я смогу поглядеть и в другой раз, когда буду один!

— Да, но иногда ты сидишь и глядишь на огонь, совсем позабыв обо мне. У тебя бывают такие настроения.

— Но сегодня у меня нет такого настроения!

— Какой же ты эгоист! — улыбнулась Сирье и покачала головой.

— Только лицемеры не эгоисты, — прошептал Олев. — Да и эгоистом я бываю лишь с тобой. Подумай, ты единственный человек, перед кем я не лицемерю, неужели это тебе не льстит?

Он покрыл неистовыми поцелуями ее лицо и шею. Сирье свернулась клубком на его коленях, пытаясь таким образом защититься.

— Иногда бы ты мог им быть, — пробурчала она, — и со мной. Ты не хотел бы сегодня забыть обо мне?

Олев подул на ее волосы.

— Что с тобой? Заболела, что ли?

— Нет.

— Так что же тогда?

— Ничего, просто у меня нет сегодня настроения.

— Зачем же ты тогда приехала сюда? — спросил Олев, скорее в шутку.

Сирье пожала плечами:

— Не знаю. Мне было скучно одной. Дай мне хоть раз побыть спокойно! С тобой я вечно как солдат — всегда должна быть ко всему готова. Дай мне побыть как есть.

— Побудь, — беззвучно засмеялся Олев, лишь на мгновение обнажив зубы, как он делал, когда у него бывало очень хорошее настроение, — только я отнесу тебя и положу рядом с собой!

Он схватил Сирье на руки.

— До чего же ты легкая, — удивился он, — тебя можно носить, как приемник! Портативная женщина… — И он понес Сирье в парную, поднял ее на полок.

Сирье вымученно улыбнулась.

Олев снова стал ее целовать, сперва осторожно, затем все более страстно.

— Ой, мне больно, — со слезами в голосе воскликнула Сирье.

— В каком месте? — пробормотал Олев.

— Ты укусил меня в ухо!

— Я подую, — сказал Олев, пытаясь языком отыскать ее ухо.

— Нет, не хочу, не хочу! — всхлипнула Сирье. — Я не хочу, — умоляюще бормотала она, глотая слезы. — Прошу тебя, дай мне побыть одной, я хочу побыть одна!

Олев отстранился, затем повернул к себе лицо Сирье, взял ее за подбородок, посмотрел на нее; его скулы напряглись, уголки рта опустились.

— Нет, — резко сказал он, — ты врешь! Тебе вовсе не хочется быть одной! Ты не хотела быть одна, потому ты и поехала со мной! Да, я был тебе нужен, но на самом-то деле не я — я был нужен как заменитель!

— Да, — ответила Сирье, и Олев впервые увидел в ее глазах злость, а может, то была и неприязнь, — да, но им тебе не стать! Потому что с тобой мне тяжело, а с ним — легко, даже думать о нем легко, светло…

Ее голос прервался, она опустилась на сбившиеся одеяла, плечи ее вздрагивали. Олев угрюмо смотрел на нее; постепенно лицо его ожесточилось.

— Реви, коли тебе охота, — сказал он. — Между прочим, я тебе не манишка, в которую можно выплакаться! И я не буду ею, никогда!

Он спрыгнул с полка и, направляясь в комнату, неожиданно вздрогнул: из темноты на него смотрели пылающие зеленые глаза — под столом сидела собака. Он чуть было не ударил ее ногой. Возможно, он и замахнулся, потому что собака забилась еще дальше под стол, тесно прижалась к ножке стола. Это Сирье виновата, что собака здесь!

Олеву показалось, что он слышит всхлипывания. Он включил радио, поискал музыку. Радио трещало, гудело. На столе стояла початая бутылка рома; луна светила в окно, отражалась в бутылке. Олев желчно усмехнулся: сейчас ему, как в плохом кинофильме, следовало бы опустошить эту бутылку. Он прилег на диван, вернее, на жесткую лежанку.

Сквозь сон он слышал звон посуды. Конечно же, это гремит Сирье. Послышался глухой шлепок — кто-то прыгнул к нему, забрался на живот.

Сирье легкая женщина, подумал он, портативная женщина.

Сирье прикоснулась губами к руке Олева, лизнула ее. Олев попытался нахмуриться, освободить руку, но не хватило сил. Сирье поползла к нему на грудь, провела мокрым языком по подбородку; Олев открыл глаза: уже совсем рассвело; в лицо ему глядела собачья морда с высунутым языком. Он со злостью спихнул собаку на пол, вскочил, обошел обе комнаты, парилку, кухню. Задняя дверь была на замке; на столе, под грелкой, стоял горячий кофейник, рядом с ним вчерашняя бутылка рома. Сирье вымыла посуду, выкинула окурки, сварила кофе и вышла через веранду — дверь была не заперта, в замке болталась связка ключей.

Олев вернулся в комнату, тяжело опустился на стул у стола,