Перстень Иуды - Сергей Куликов

Павел только отмахнулся.

Едва они вошли в дом, дворецкий сообщил:

– Граф немедля требует вас, Павел Львович, к себе в кабинет.

Бояров перекрестился и постучал в дверь. Не дожидаясь разрешения, шагнул в кабинет дяди. Следом просочился и Хомутов. Они сделали несколько шагов и остановились.

Василий Васильевич, по обыкновению, сидел в своем кресле и смотрел на вошедших, а за его спиной, как тень, маячила фигура Петра. Да, дядя совсем уже сдал. На его высохшем лице живыми казались лишь глаза, но и они изменились: если раньше это были горящие угольки, то теперь они остыли и подернулись серым пеплом. Старик явно угасал.

Пауза затягивалась.

– Здоровы ли, дядюшка? – осипшим голосом, наконец, спроси Павел.

Вместо ответа граф тихо произнес:

– Где был два дня?

– Дозвольте, ваше сиятельство, мне слово молвить? – вдруг сказал Хомутов.

– А этот ферт зачем здесь?

– Я, князь, объясню, если позволите, – не отступил Виктор.

– Ну!

– Второго дня мы с Павлом Львовичем случайно забрели в дом Штильмана. Вы знаете…

– Дальше!

– А дальше господин Бояров решил в штосс с одним капитаном сыграть. Ну, в фараон, иначе говоря…

– Ты мне еще будешь объяснять, что такое штосс и!..

– Конечно, конечно, простите… Так вот, поначалу игра шла успешно, но потом Павлу Львовичу не пофартило, и он…

Неожиданно граф подался вперед и звенящим от ярости голосом потребовал:

– Покажи перстень!

В комнате на некоторое время повисла гробовая тишина. Наконец Василий Васильевич скорее простонал, чем проговорил:

– Проиграл, мерзавец?!.

Заговорил опять Виктор:

– Нет, нет, ваше сиятельство. Просто перстень пришлось заложить. Другого выхода не было. За тысячу рублей. Сегодня в два ночи срок истекает…

– Мерзавец! – ругательство было адресовано Павлу.

– А ты, ферт, куда смотрел?! Я тебя для чего приставил к этому недорослю?! Что бы ты жрал и пил за мой счет?! – это уже относилось к Хомутову.

– Виноват, не доглядел!

– Виноват? Коль так, я тебя накажу! Я тебя, голодранца, за долги в Сибирь сошлю! Там дорогу протаптывать заключенным станешь.

– Воля ваша, – Хомутов, неожиданно опустился на колени.

– Правильно говоришь: моя! А ты, Павел, слушай и запоминай: если завтра перстень не вернешь, поедешь к своей полоумной мамаше в Рязань. И на дорогу копейки не дам. Не достоин. Попомни: хоть умри, а семейную реликвию возверни! Если завтра к вечеру перстня не будет, послезавтра – ты не наследник. Все отпишу сиротскому дому или инвалидам. Пошли вон! – граф тяжело откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

Молодые люди попятились к выходу.

– Ваше сиятельство, дайте тысячу, и утром кольцо будет дома, – скороговоркой выпалил Виктор у самой двери.

– Вон!!

Обессиленные, они вернулись в комнату Боярова и упали на стулья.

– Ну, вот и все кончено, – произнес Павел. – Упустил я свою Фортуну. Опять в Рязань, к маменьке…

– Вздор! Ты своего дядюшку недооцениваешь. Сейчас будет тебе тысяча. Или я игроков не знаю!

– А при чем здесь игра?

– А при том, душа моя, что дядюшка твой лишь год-два, как стариком стал. А до этого…

– А что «до этого»?

– А до этого он азарту поклонялся! Графа Опалова во всех игорных домах знали. Играл он крупно, почти всегда куш забирал. И не только в картах, он и в любви удачу знал!

– В его-то годы?

– Представь себе! Это он сейчас скис. А еще совсем недавно его победам многие завидовали! Удивлялись, откуда у старика силы на все берутся да что дамы в нем находят. В Петербурге, говорю тебе, его знали все, уважали, хотя и не любили. Только ему это все равно было…

Помолчав, Хомутов уверенно повторил:

– Даст, даст граф тысячу, коль скоро ему этот перстень так дорог. Азарт заставит. Только бы поздно не было…

Именно в этот момент дверь без стука отворилась, и на пороге показался Василий Васильевич. Поддерживаемый Петром, он сделал несколько шагов, бросил на туалетный столик перехваченные бечевкой купюры и, не глядя на молодых людей, сказал:

– Вот деньги. Карета ждет. Без перстня не возвращайтесь!

И, тяжело волоча ноги, вышел.

Хомутов пустился в пляс.

– Ну, что я тебе сказал, Павел?! Теперь помчались: уже почти двенадцать!

Дорога заняла около сорока минут. Подъехав к трехэтажному каменному дому с фонарями по обе стороны парадного входа, они выскочили из кареты и бросились к тяжелой резной двери, хорошо известной всем петербуржцам. Старинный особняк хранил много ценных произведений искусств, старинного оружия и других диковинных вещей, видеть которые доводилось лишь избранным. Говорили, что даже государь бывал здесь пару раз…

Хомутов стал стучать в дверь тяжелым набалдашником трости. Удары гулко отдавались в пустом пространстве слабо освещенной улицы. Но внутри дома было тихо. Никто не отзывался. Виктор продолжал тарабанить так, что на дубовых досках появились вмятины от набалдашника. Павел, не помня себя, тоже начал лупить в дверь обоими кулаками, а потом и ногами. Наконец послышался треск отпираемого замка, и дверь медленно отворилась. В проеме вырос крепкий швейцар с заспанным лицом, на котором отчетливо читалось недовольство.

– Чего угодно господам?

– Нам необходимо видеть князя! – звенящим от волнения голосом почти прокричал Бояров.

– Помилуйте, господа! Уж полночь миновала. Их сиятельство отошли ко сну. Принять никак не могут…

– Немедленно доложить! – Это уже был Хомутов. – Князь нас ждет. Доложи, что пришел господин Бояров по поводу перстня. Князь нас непременно примет.

– Не можно! Спят, говорю.

Виктор вынул из кармана десятирублевую ассигнацию и сунул в руку швейцара.

– Ты только пусти нас и сделай так, чтоб князю доложили.

Швейцар был явно в растерянности.

– Право, уж и не знаю, что делать. Ладно, если так срочно, войдите. Только извольте здесь подождать. Я скажу дворецкому доложат.

Швейцар пошептался с кем-то из слуг, и тот направился в глубину дома. Друзья остались в огромной темной прихожей, освещаемой лишь одним, поспешно зажженным канделябром из четырех свечей. В тусклых бликах было видно, что стены увешаны картинами, будто галерея изобразительного искусства. Они нетерпеливо переминались с ноги на ногу, словно кони, только что проделавшие долгий путь. Ждать пришлось с четверть часа. Наконец из покоев появился какой-то худощавый, чрезвычайно важного вида человек, очевидно, дворецкий. Давешний слуга освещал ему дорогу. Не доходя нескольких саженей, дворецкий остановился и спросил: