Шкура неубитого мужа - Анна Михалева

— Нет, мне нужно что-нибудь романтическое… — Бобров вздохнул. — Такое, от чего душа бы пела.

— Гм, — опять ненадолго задумался сэр Доудсен. — Один мой приятель в Оксфорде подарил девушке томик Алфреда Теннисона, заложив поэму «Мод» цветком ириса, что на языке цветов означает «Послание вам». Девушку звали как раз Мод.

— И что?! — меценат вскинул глаза от рюмки.

— Не очень хороший пример. Она была официанткой в кафе. Вышла замуж за бакалейщика. Не оценила ухаживания моего приятеля. Ему ведь дальше ирисов продвинуться не удалось. Сдается мне, что та девушка не слишком ценила поэзию Теннисона и сережки бакалейщика пришлись ей куда более кстати.

— А… — разочарованно протянул влюбленный. — С цветами всегда так. Я цветы дарить не умею. Я вот что подумал.., ты ведь не откажешься мне помочь? — он с надеждой взглянул на собеседника.

Александр смутился:

— Я бы с радостью, но я далеко не ас в таких делах.

— Ладно, рассказывай, — тут же надул губы Бобров. — Ты ж вон какую барышню окрутил. Я видел, как она тебе в локоть вцепилась. Ты же волк в овечьей шкуре.

— Вы меня явно переоцениваете, — с грустью заметил сэр Доудсен.

— Да от тебя же ничего такого и не потребуется. Я вас познакомлю, а ты уж поговори с ней, как умеешь, вежливо, обходительно, одним словом, вотрись в доверие. Расспроси, там, то да се: что ей нравится.., ну, книжки там, театры. Можь, у нее какое желание есть особенное. Ты выяснишь, а я уж по горячим следам начну как подорванный. А то она меня не слишком близко к себе подпускает.

Я с ней как на минном поле: шаг влево, шаг вправо — облом. А при моем-то знании всех любовных дел это ведь форменная катастрофа. У меня опыт-то какой: вижу — девка красивая, подхожу и говорю: мол, мадам, ваши глаза заставили трепетать мое суровое сердце…

Александра невольно перекосило.

— Вот-вот, — понимающе закивал меценат. — Самому противно. Я ж человек особенный. У меня профессия такая, что бабы сами гроздьями на шею вешаются. А если ни одна для вечера не подходит, так в бане всегда…

— Серж… — Молодой аристократ предостерег его от дальнейших рассказов. — Я попробую вам помочь.

— Вот если я ей букет пришлю, как думаешь? Да чтоб не простой, а какой-нибудь эдакий, утонченный, а?

— Для начала нелишним будет выяснить, нет ли у вашей дамы элементарной аллергии на цветы. У моего приятеля была пренеприятнейшая история: он дарил цветы девушке, а она при виде их неизменно бледнела. Проходя на следующее утро мимо дома возлюбленной, он видел подаренные цветы в корзине для мусора. Потом, решив растопить ее сердце, он подарил ей породистого котенка, которого она вернула ему с гневным посланием о расторжении всяческих отношений. Оказывается, шерсть животного усугубила урон, нанесенный ее организму букетами, и девушка попала в больницу.

— А хорошие истории у тебя есть в запасе? — неожиданно обозлился Серж. — Просто ангел смерти какой-то!

«Что может быть связано хорошего со свадьбой!» — тоскливо подумал про себя сэр Доудсен. Он действительно ничего приятного для слуха влюбленного припомнить не мог.

— Ты пойми, я ведь тебе одному и могу доверить свое сокровище. — В глазах Сержа засветилась мольба. — Она красавица, умница, каких мало, а ты человек без пяти минут женатый…

Аристократ едва сдержался, чтобы не застонать. Но влюбленный не обратил на это внимания. Влюбленные всегда законченные эгоисты. Он даже не посмотрел на него.

— Ты человек чести и нарушить верность своей невесте не в состоянии. Поэтому я могу быть спокоен, что ты на нее не накинешься, как голодный тигр на говяжью вырезку. А она такая ранимая, такая пугливая…

— Вырезка?

— Нет! Она! Женщина!

* * *

Машина жизнь стремительно менялась. Но радоваться ей пока было нечему. Гибель Аськи, поспешный отъезд Катерины в Питер, больше похожий на бегство, превратили ее жизнь в кошмар. Пашка с Колей даже не звонили.

Похоже, для них смерть Аськи явилась настоящим шоком.

Ребята из группы держались с ней довольно прохладно и обсуждали свои планы между песнями, как ей казалось, демонстративно ее игнорируя. Словно ее и не существовало больше в их жизни.

«Все справедливо», — горестно думала она, каждую ночь возвращаясь с выступлений.

Таким образом едва приобретенная гармония Машиной жизни рухнула. Она снова чувствовала себя одинокой, лишенной всякой поддержки.

«Так и должно быть, — рассуждала она, стараясь себя приободрить. — Взбираешься на новую ступеньку. Она выше, но холодна, как лед. Долго еще ждать, пока она станет тепленьким насиженным местом. Ничего, все поправится. Все можно стерпеть, кроме смерти…»

Не сказать, чтобы Маша особенно сильно переживала из-за потери Аси. Ей было ее жалко, она страдала, как и всякий нормальный человек, рядом с которым случилась непоправимая беда. Но все же, наверное, не так сильно, как Катька или Коля с Пашей. Они ведь и знали Асю дольше. Она была им подругой. А Маша видела ее от силы раз пять. Она ей, с одной стороны, нравилась, с другой — нет.

Хотя какая теперь разница. Как бы жестоко это ни выглядело в ее собственных глазах, но Маша призналась себе, что больше тоскует по Катьке, с которой успела сдружиться. Но теперь и та, к сожалению, осталась в прошлом.

У Маши началась другая жизнь. Как бы ей ни хотелось отсидеться в уголочке, поплакать над печальной судьбой Аси, сумасшедшая спираль шоу-бизнеса уже закрутила ее и понесла куда-то. Вверх ли, вниз — не разберешь, потому что не успеваешь оглядеться.

Утром следующего дня после кошмарной встречи с Аськиной матерью, которая приехала в Москву за телом дочери, Бобров усадил Машу в свой джип и стремительно повез по московским улицам. Этот грузный дядька с красным носом действовал на нее как удав на кролика. При нем она порой цепенела. Каким-то совершенно непонятным для нее образом он вдолбил ей в голову, что его решение — закон, его мнение всегда правильно и спорить с ним бесполезно. А она сама всего лишь материал в его руках. Глина с мастером не спорит, вот и весь сказ. Может быть, все было бы иначе, может быть, Маша чувствовала бы себя и свободнее, не окажись она за кулисами в злосчастный вечер убийства Ирмы Бонд. Не могла она выкинуть из головы то обстоятельство, что в шкафу под нижним бельем лежит у нее кулон певицы. И кулон этот больше принадлежит Боброву, нежели ей. Но вот в чем проблема — она жутко боялась признаться в этом Сержу.

И самое странное, не могла понять почему. Казалось бы, что проще — рассказать ему о том, при каких обстоятельствах украшение попало к ней в руки, передать его ему, а дальше пускай уж у него голова болит, как быть дальше.

Но именно это и пугало ее. Особенно после недавнего разговора в его офисе об Ирме. Что-то связывало мецената с певицей. Что-то, кроме ее сценической деятельности. Это Маша скорее не поняла, а почувствовала в его безумном взгляде. В той неистовой, исступленной злости, с которой он вспоминал об Ирме. «Узнаю его поближе, может быть, мои страхи — сплошной бред. Тогда и отдам кулон», — решила она, но легче ей от такого решения не стало. Кулон влиял на ее жизнь, и влиял самым скверным образом.