Страшные сказки о России. Классики европейской русофобии и не только - Наталия Петровна Таньшина

читатели романов Виктора Гюго, а нашими любимыми героями по сей день остаются Козетта, Гаврош и Жан Вальжан…

Историк-пропагандист Жюль Мишле: «Россия – это холера»

Французские историки романтического направления, создавая историю европейской цивилизации, исключали из нее Россию, формируя тем самым ее образ как образ анти-Европы. Историк, конечно, должен заниматься наукой, но порой он может превратиться в пропагандиста, для которого истина уже не имеет никакого значения. Подобные метаморфозы случались со знаменитым французским историком Жюлем Мишле (1798–1874). Его именуют «отцом исторического знания» и «творцом истории Франции». Именно Мишле ввел в научный оборот термин «Ренессанс» для обозначения целой эпохи в развитии европейского общества и культуры.

Другой не менее известный историк XIX столетия, Ипполит Тэн, назвал Жюля Мишле не просто историком, но одним из величайших поэтов Франции, а стиль его описаний – «лирической эпопеей». Чувства сострадания и жалости, очень рано пробудившиеся в Мишле, сохранились в нем навсегда. Он страдал вместе с жертвой и ненавидел гонителя. Его отзывчивость к чужим страданиям была столь велика, что он не мог оставаться беспристрастным свидетелем современных ему событий. Текущая политика так сильно захватывала его, что он переносил на изучаемое прошлое свою гражданскую позицию.

* * *

Как и многие французские политики и общественные деятели, Мишле всегда симпатизировал полякам. Как и в случае с Гюго, любовь к судьбе несчастной Польши имела обратной стороной ненависть к ее «угнетательнице» России, что наглядно проявилось в публицистических статьях Мишле, которые он начал писать в 1851 году, а три года спустя опубликовал в сборнике «Демократические легенды Севера». Эти статьи были написаны под влиянием работы Александра Ивановича Герцена «О развитии революционных идей в России», в 1851 году изданной на французском языке. Это сочинение Мишле назвал «героической книгой великого русского патриота». Правда, самому Герцену такая интерпретация его идей пришлась не по душе. Он даже был вынужден написать опровержение: сразу после знакомства с первыми статьями Мишле осенью 1851 года Герцен опубликовал в Ницце брошюру под названием «Русский народ и социализм (Письмо к Ж. Мишле)».

Какой же образ России создал историк Жюль Мишле? И насколько этот образ имеет отношение к историческому исследованию? Или перед нами пропагандист, политически ангажированный автор, создававший крайне неприглядный образ нашей страны, точнее, Врага в условиях начавшейся Крымской войны, в которой Россия и Франция выступили антагонистами?

Мишле не оригинален: как и многие авторы, до него и одновременно с ним писавшие о России, он заново открывает европейцам нашу страну, подчеркивая, что до 1847 года «Россия, настоящая, народная Россия, была известна в Европе ничуть не больше, чем Америка до Христофора Колумба». При этом он подчеркивает, что прочел «все более или менее значительные сочинения о России, опубликованные в Европе», которые его мало чем обогатили. Но почему? Потому что в большинстве своем эти сочинения, внешне серьезные, внутренне являются легковесными и «описывают платье, но не человека». Мишле же попытался создать психологический портрет русских, вложив в эту работу всю мощь своего эмоционального темперамента.

Портрет получился запоминающимся: Мишле буквально истекает ненавистью к русским. Нельзя не согласиться с мнением известного французского исследователя русско-французских связей Шарля Корбе, отметившего, что Мишле ненавидит русских на физиологическом уровне, ненавидит буквально само их физическое существование. Мишле входит в состояние транса от одного упоминания России; это слово для него является синонимом Сатаны. В своей «Истории Франции» он называет Россию «холодным полуголодным гигантом, пасть которого всегда разинута в сторону богатого Запада». Не только русские внушают ему физический страх, но и сама Россия.

В годы войны важно создать крайне неприглядный образ противника. Мишле постарался на славу и, надо полагать, делал это искренне. Он дегуманизирует русских, отказывая им в праве быть не только нацией, но людьми как таковыми: «Глядя на русских, ясно понимаешь, что это племя пока не развилось до конца. Русские – еще не вполне люди. Им недостает главного свойства человека – нравственного чутья, умения отличать добро от зла…» Русские для него – это какая-то природная стихия: «Душа русского – стихия более природная, нежели человеческая. Добиться, чтобы она застыла, практически невозможно; она текуча, увертлива».

Русские для Мишле – это «переменчивые обитатели океана северной грязи, где природа без устали соединяет и разъединяет, растворяет и разлагает на составные части, русские, кажется, и сами состоят из воды <…> Глаза их, удлиненные, но никогда не раскрывающиеся полностью, – не такие, как у остальных людей. Греки называли русских “людьми с глазами ящериц” (Здесь Мишле опирается на Кюстина, который ошибочно возводил слово «сарматы», или «савроматы», к греческому «савро» – «ящерица». – Н. Т.); еще лучше выразился Мицкевич, сказавший, что у настоящих русских “глаза насекомых” – они блестят, но смотрят не по-человечески».

Мишле задается вопросом: «Что же такое русский народ? Сообщество людей или еще не организованная природная стихия? Может быть, это песок, летучая пыль?.. Или все-таки вода?..» Русские – это даже не песок и не вода: «Нет, песок куда надежнее, чем русский народ, а вода далеко не так обманчива».

Мишле не отрицает, что у русских есть множество превосходных качеств: «Они кротки и уступчивы, из них выходят верные друзья, нежные родители, они человеколюбивы и милосердны. Беда лишь в том, что они напрочь лишены прямодушия и нравственных принципов. Они лгут без злого умысла, они воруют без злого умысла, лгут и воруют везде и всегда. Ложь – это главное свойство русских и собственно русской жизни:

«В России все, от мала до велика, обманывают и лгут: эта страна – фантасмагория, мираж, империя иллюзий». Перед нами устойчивый стереотип, что у русских нет нравственной основы и поэтому они, в отличие от европейцев, лишены моральных качеств, отсюда их тотальная ложь. В данном случае Мишле идет строго по следам маркиза Астольфа де Кюстина.

Что отличает Мишле от Кюстина, так это тот факт, что в основу русской жизни Мишле ставит «коммуну» или «общину», и тут очевидно влияние Герцена: «Русская жизнь – это коммунизм», – делает вывод Мишле. Но дальше он с Герценом расходится, поскольку община в России, как и все остальное, ложная. А вот с Кюстином Мишле сближает то, что община для него – это тоже смерть: «общинный коммунизм, способствующий рождаемости, несет в себе также начало совершенно противоположное – влекущее к смерти, к непроизводительности, к праздности. Человек, ни за что не отвечающий и во всем полагающийся на общину, живет, словно объятый дремотой, предаваясь ребяческой беззаботности…»

В рамках общины крестьянин влачит абсолютно растительное существование: «Вот жизнь совершенно