Маски Пиковой дамы - Ольга Игоревна Елисеева
Шрифт:
Интервал:
Раздраженные, несправедливые отзывы Пушкина об Александре I легче понять, если учесть это чувство. Юного лицеиста, как и многих его современников, пленяла государыня — прекрасная, но таинственная и грустная. Прямо императрица названа поэтом лишь в «Ответе на вызов написать стихи в честь Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Елизаветы Алексеевны»{10} 1818 года:
На лире скромной, благородной
Земных богов я не хвалил
И силе в гордости свободной
Кадилом лести не кадил.
Свободу лишь учася славить,
Стихами жертвуя лишь ей,
Я не рожден царей забавить
Стыдливой музою моей…
Насколько муза поэта была стыдлива, даже в отношении венценосной дамы, увидим ниже. Но это стихотворение уже содержит все необходимые ответы на незаданные вопросы. Вначале Пушкин извиняется, что сбился со старого тона — воспевать вольность — и пустился «царей забавить», «кадить» лестью, славить силу и «земных богов». Но раз предмет страсти вызывает такой восторг у юного республиканца, у поклонника «гордости свободной», значит, он — сама воплощенная свобода.
Последнее знаменательно, поскольку Елизавету Алексеевну, весьма популярную в начале царствования Александра I, превозносили именно за ее твердую позицию в отношении Павла I — тирана, о чем она неоднократно писала родным и говорила в узком кругу. Возникает перекличка с одой «Вольность». В «Ответе на вызов» показан монарх, вернее монархиня, которая отвечала на чаяния нового, просвещенного, республиканского в душе поколения: «Я пел на троне добродетель / С ее приветною красой…»; «Я, вдохновенный Аполлоном, / Елисавету втайне пел».
Любовь и тайная свобода
Внушили сердцу гимн простой,
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.
Последняя строчка от любовной истомы снова «поднимает» стихотворение на гражданственную высоту. Елизавета мила целому народу, ее славят. В отличие от «кочующего деспота» — Александра I из «Ноэля», написанного тогда же.
«Свобода» названа трижды. Но она не всегда соответствует открытой, республиканской клятве Горациев. Песнь любви внушена вольностью иного рода — «тайной свободой». Кроме того, имя милой женщины звучит «втайне».
Набор эпитетов отсылает к другому стихотворению — «В начале жизни школу помню я» 1830 года. Там «Смиренная, одетая убого, / Но видом величавая жена» вела беседы с шумными младенцами «приятным, сладким голосом». Елизавета Алексеевна любила одеваться просто, из-за чего вздорила со своей свекровью Марией Федоровной, требовавшей парадного облачения даже «на даче»: «Так величественнее». А сладкий голос юной принцессы Баденской отмечала еще Екатерина II, называя невесту внука «Сиреной».
В стихотворении один из отроков не слушал наставлений, «Дичась ее советов и укоров». Он «украдкой» убегал «В великолепный мрак чужого сада / Под свод искусственный порфирных скал». Порфирный свод — сойдется с «порфироносной вдовой» из «Медного всадника», которая должна склониться перед новой царицей. То есть с Елизаветой Алексеевной, вынужденной уступить свое место супруге очередного императора. Сад чужой, где «нежила меня теней прохлада», уже наполнен эротической символикой. Благопристойное описание лени в гроте — просто иными словами выраженная откровенная сцена из «Прозерпины».
«Все наводило сладкий некий страх / Мне на сердце»; «В груди младое сердце билось — холод / Бежал по мне и кудри подымал»; «…кумиры сада / На душу мне свою бросали тень». Зрелый Пушкин видел в своем чувстве что-то от наваждения, от темного томления юности.
«Паж, или Пятнадцатый год», написанный тогда же, откровеннее и на первый взгляд проще. В стихотворении предстает придворная графиня, возможно, фрейлина, которая предпочла пажа. Их любовь в самом разгаре. Мальчик восхищен. В черновике сказано:
Вели она — весь мир обижу,
Пройду от Стрельны до Парижу,
Рубясь пешком иль на коне.
Последнее замечание тяготеет именно к Елизавете Алексеевне, поддерживавшей поход против Наполеона до Парижа и вовсе не желавшей, чтобы русская армия, выдворив врага, останавливалась на границе[218].
Но самым откровенным рассказом о «раннем голоде» стала «Прозерпина», появившаяся еще в 1824 году. Здесь Александр I уподоблен Плутону, который отправляется к нимфам. Его супруга «Равнодушна и ревнива, / Потекла путем одним». То есть тоже отправилась искать приключения. Аид — Россия. Богиня движется «Вдоль пустынного залива» — Финского? Елизавета Алексеевна часто посещала взморье, купалась и плавала.
Пред богинею колена
Робко юноша склонил.
И богиням льстит измена;
Прозерпине смертный мил.
Ада гордая Царица
Взором юношу зовет…
……………………………………………….
Прозерпина в упоенье,
Без порфиры и венца,
Повинуется желаньям,
Предает его лобзаньям
Сокровенные красы,
В сладострастной неге тонет,
И молчит, и томно стонет…
Перед нами одна из сублимаций, которых в творчестве Пушкина гораздо больше, чем принято считать. В данном случае поэт намекнул на это: Прозерпина выпускает юношу из Аида «потаенною тропой».
И счастливец отпирает
Осторожною рукой
Дверь, откуда вылетает
Сновидений ложных рой.
Ложные сновидения — вот результат раннего голода и жажды безвестных наслаждений.
Увозя юношу с собой под своды Тартара, царица видит «…вечные луга, / Элизей и томной Леты / Усыпленные брега». Элизей — Элизий, елисейские поля. Это игра звучаний: Элизей — чертоги Элизы, Елизаветы, царицы Прозерпины. Елисейские поля — и часть загробного мира, где пляшут блаженные, и место в Париже, куда рвался пройти с гвардейцами пятнадцатилетний «паж».
Между юношей из этого стихотворения и последним любовником Клеопатры, на котором царица остановила взгляд «с умилением», — заметно родство. Что заставляет увидеть у египетской царицы и повелительницы подземного мира общий очерк профиля, ведь и Клеопатра обращалась к «богам грозного Аида». Это общее станет более очевидным, если вспомнить обоюдоострое понятие свободы из «Ответа на вызов» — право любить царицу равно праву республиканца на «гордую свободу». Гражданская и эротическая вольность соединены, как на гравюрах времен французской революции. Если в «Египетских ночах» речь не только об оргиях Клеопатры, но и о молодых мятежниках, то в стихах о «приветной красе» Елизаветы подобных намеков — целый «пустынный залив», поскольку сама она связана с переворотом 11 марта 1801 года и убийством Павла I.
Это, собственно, и пленяло, и пугало: вселяло «сладкий некий страх», пополам с желанием, «ранним голодом», так что «холод… кудри подымал».
«За грацию»
Чашу терпения императора Александра I переполнил случай в Царском Селе в сентябре 1816 года. Явившись туда, Пушкин тайком
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!