Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения - Ольга Игоревна Елисеева

Особенно ясно это стало с приездом небольшого двора, сопровождавшего императрицу Александру Федоровну. Конечно, всех разместили наилучшим образом. Хозяйка не ударила в грязь лицом. А гостья выказала самую пленительную благодарность, но… Елизавета Ксаверьевна знала, что стоит ей выйти от государыни, которую она, кстати, посещала каждый день, и с десяток дамских языков напомнят доброй Шарлотте, с кем она только что говорила, какой тут был скандал…

Обычно ее величество почивала долго. И если генерал-губернаторша успевала к полудню, то всегда бывала вознаграждена милостивой улыбкой. Но осада затягивалась, а графине давно пора было вернуться к матери в Белую Церковь, где жили дети. Там климат суше — никакой возможности для чахотки. У старшей дочери Кати и у младшего сына Мишеньки доктора нашли смертельную болезнь. Двоих Воронцовы уже потеряли. Только Семен и Софи казались здоровыми.

После следствия по делу 14-го кузен Александр Раевский, сын знаменитого генерала, заподозренный тогда в причастности к мятежу, но прощенный, вернулся из столицы и безвылазно поселился у тетки в Белой Церкви, где занялся племянниками. Когда-то он был влюблен в графиню. Несколько раз пытался признаться в том, что чувство живо. Чтобы не рисковать, Елизавета Ксаверьевна попросила мужа отказать кузену от дома. Один из тех шагов, который в отношении настоящего любовника виновная женщина никогда не сделает.

В роковой день двуколка графини двигалась по Приморскому бульвару. Публика уже вышла на променад и раскланивалась с супругой генерал-губернатора. Много новых лиц. Придворные. Жены военных. Целые вереницы иностранных дипломатов. На повороте с бульвара к Екатерининской площади у сквера экипаж графини догнал оклик. Дама с ужасом увидела Александра Раевского, ринувшегося на мостовую, под копыта лошадей. Елизавете Ксаверьевне только потом пришел в голову вопрос: почему здесь? На глазах у целой толпы?

Как рассказывали свидетели, Александр повис на конской узде и прокричал: "Береги наших детей! Береги наших детей!"

Громко. Отчетливо. Выделяя каждое слово.

Вокруг собралась толпа. Ни о какой поездке к императрице и речи быть не могло. Всем хотелось видеть виновницу скандала, узнать друг у друга подробности… История вмиг обросла ужасающими комментариями. Ее сиятельство-де на полгода покидает мужа, чтобы жить с кузеном в имении матери. Все ее дети — от Раевского. А граф молчал, потому что не смел обнаружить свой стыд. Значит, правду говорили и про Пушкина…

Хорошо, что Михаил Семенович этого не слышал. Но мог вообразить. Новость долетела до лагеря под Варной всего за трое суток. Словно ей приделали крылья.

Сказать, что Воронцов был раздавлен? В этот миг он ясно понимал, что командования армией ему не видать. Офицеры не станут слушаться опозоренного человека. Солдаты будут над ним смеяться. Плакало его фельдмаршальство.

Графиня могла быть сто раз не виновата. Как с Пушкиным.

И виновата в главном. Она сделала мужа мишенью для насмешек. У него отняли заслуженные лавры, надломили новый карьерный взлет.

Бенкендорф не верил, что взрыв чувств Александра Раевского должен был непременно прийтись на момент аудиенции, когда ее сиятельство ехала к императрице по людному бульвару.

Было очевидно, что Раевский не сам выбрал время и место для своих позорных откровений. О кандидатурах тайных покровителей полковника Александр Христофорович догадывался. Нити уходили в Петербург. К министру иностранных дел К.В. Нессельроде и к начальнику Главного штаба И.И. Дибичу который сам метил в командующие. Сей служил на высоких должностях еще при Александре I. Норовил прогнуться под Константина. Что позднее и подтвердил во время Польской кампании.

Так был проигран бой за Дунайскую армию. И опозорена близкая Бенкендорфу семья. Теперь он стоял очень высоко и вел опасные игры. Расплачиваться приходилось судьбами дорогих людей. Это следовало осознать и научиться двигаться еще аккуратнее, чем до сих пор.

ВАРШАВСКИЕ НЕУРЯДИЦЫ

Михаил Семенович снова был поставлен в крайне щекотливое положение: должен стреляться и не может. Раевский ему не ровня. К тому же новый государь дуэлей не одобрял. Пришлось писать формальную жалобу, что тоже унизительно. Кузена Александра сослали в Полтаву, где он в короткое время поглупел настолько, что Пушкин полагал, будто несчастный перенес "воспаление мозга".

Что за неприятные у поэта знакомые! Вяземский, например, не преминул повсюду раструбить о "домашнем стыде" Воронцова. Хотя стоило приглядывать за своей супругой. Поэт "решительно восстает" против того, чтобы добрейшая княгиня Вера Федоровна давала мужу "ключ" к их переписке…

Опять Пушкин!

Шеф жандармов дорого бы дал за то. чтобы поэт на время исчез: с глаз долой, из сердца вон, Так и произошло.

Если Жуковский предполагал, то Бенкендорф делал выговоры, тут же выкидывал их из головы, а "эти выговоры, для вас столь мелкие, определяли целую жизнь" Пушкина. Нет ни одного письма Александра Сергеевича, кроме собственно ответов главе III отделения, где бы он беспокоился но поводу правительственных придирок.

Уже само "бегство" поэта на Кавказ доказывало, что за ним следили плохо. Если бы каждое действие Пушкина контролировали жандармы, ему бы никогда не удалось выбраться из Петербурга. Однако до этого он ездил в Москву, под водительством Павла Воиновича Нащокина соревновался в ловкости с картежниками, встретил на балу мадемуазель Гончарову, еще не сознававшую своей красоты и только входившую в моду. Посватался к ней. Получил раздумчивый отказ маменьки, больше похожий на "посмотрим". Вгонял в краску стыда Адама Мицкевича рассказами и тостами о самых сокровенных предметах. И все это на глазах секретного надзора, который ни о чем, собственно, не беспокоился, кроме отправки депеш. Не за руки же поэта хватать!

И вот "под носом у шефа жандармов Пушкин улизнул" из Северной столицы. Правда, "нос" Бенкендорфа, как и он сам, в тот момент находился "далече Северной столицы". 22 апреля 1829 г. он вместе с императором выехал из Петербурга. На сей раз в Варшаву на коронацию. Наконец, государь отважился. После трех лет царствования, после двух выигранных войн…

Обрел уверенность? Несомненно. Однако главная причина шага — крайнее неудовольствие правлением Константина в Царстве Польском. "Одновременно он командовал корпусом, расположенным в Литве и носящим то же название для того, чтобы отличаться от других русских армейских корпусов… — писал Бенкендорф. — Вильно, Гродно, Белосток, Минск, Волынь и Каменец-Подольский [тоже] находились под его командованием… Такова была воля императора Александра. Подобное объединение всего, что было польским, или могло быть польским, а также данная Царству либеральная конституция… все это было наименее удачным решением из возможного. Кроме того, эти решения входили в прямое противоречие с тем, что сделала императрица Екатерина".

Из приведенных строк видно, что Бенкендорф разделял взгляд, характерный для тогдашних русских военных и государственных деятелей. Его кратко, но сочно высказал непосредственно Александру I дипломат-корсиканец Поццо ди Борго: "В польском войске питаем мы змия на груди, который будет кусать России".