Вещий. Разведка боем - Юрий Корчевский

Вино рекою лилось в трактирах, все близкие к торгу харчевни были полны. Крестьяне обмывали покупки, купцы – прибыль от торговли. Упивались и допьяна, однако трактирщики таких на улицу не выпускали, прислуга уносила их в отдельную комнату – пусть проспятся. И не потому, что жалостливые такие, боящиеся, что пьяные пообмораживают руки-ноги – нет. Был на то Указ государев, и за исполнением его городская стража наблюдала.

Обирать пьяных тоже было не принято. Уже не по Указу, потому как одного оберут, другого – пошел слушок, – и конец репутации. Были иногда случаи, как без этого, только большей частью баловались слуги.

В один из таких дней на санях ко мне пожаловал самолично Перминов. Надо же, не забыл дорожку.

В дорогой собольей шубе, песцовой шапке, вышитых валенках он внес в дом запах мороза. Отряхнув в сенях валенки, сбросил мне на руки шубу и шапку, уселся на лавку. Краснощекий, веселый, с расчесанной и умащенной маслом бородой. Что-то непохоже, что придавлен тяжкими делами.

Разговор начали, как водится, о погоде. Де на Николу такая метель была, что пару дней из дома нос высунуть нельзя было. Постепенно разговор пошел о торговле, видах на урожай. Наконец Гаврила дошел до цели приезда.

– А не хотел бы ты, Юрий, на охоту съездить? Косточки размять, удаль молодецкую показать. Знакомец мой высмотрел берлогу, да медведь в ней огромный.

– Чего же не съездить?

– Вот и договорились. Оденься завтра с утречка потеплее, мы за тобой заедем. Рогатину на тебя возьмем; знаю – не охотник ты, своей нету. Коли сладилось у нас, так до завтра.

Купец уехал. Странно, после того случая с дочкой не виделись ни разу, а тут вдруг на охоту приглашает. Не таков Перминов, чтобы время свое праздно проводить, не иначе – разговор есть, такой, чтобы без лишних ушей. Кто на охоту зимой не выбирается? Самое развлечение для мужчин.

Едва утром успел поесть да одеться, как у ворот остановился санный поезд. Семь саней – изрядно. Во вторых санях, укрытый медвежьей шкурой, сидел Перминов, одетый в добротный овчинный тулуп. Он призывно махнул рукой, и я уселся рядом.

За неспешным разговором путь пролетел быстро. Сытые лошади тянули сани бодро.

К ночи въехали в село: Перминов и я – на постой к знакомцу купца, остальные – на постоялый двор. Поев, мы улеглись спать. Вино не пили, медвежья охота – занятие серьезное, не для похмельной головы и дрожащих рук.

Разбудили нас с первыми петухами. Собрались быстро, к дому уже подтягивались с постоялого двора остальные охотники. Мы разобрали рогатины и от села прошли пешком. Знакомец дорогу знал, но все равно идти было тяжело, снегу – чуть ли не по колено.

Вот и берлога. Если бы знакомец не сказал, что она передо мной – я прошел бы мимо. Поваленное дерево, рядом с комлем – сугроб, каких в лесу множество. Лишь приглядевшись, можно было заметить, как из маленькой дырочки вверху вырывается легкий парок.

Охотники окружили сугроб, выставив вперед рогатины. Тяжелая штука, куда там копью до него. Толстое полированное ратовище, на конце – рогатина в виде короткого, в локоть, меча. Обоюдоострое широкое лезвие – рожон (отсюда и выражение «Чего на рожон прешь?») – в месте соединения с деревянным ратовищем имело широкую перекладину. О ее назначении я догадался сам – разъяренный медведь мог насадиться на рогатину и дотянуться лапами до охотника, перекладина же обеспечивала относительную безопасность. Но тяжела – втрое против копья, не меньше, да и то – не супротив человека; в матером медведе триста – триста пятьдесят килограммов будет, а ну как ратовище не выдержит?

Конечно, на поясе у каждого – нож, но это больше для успокоения совести. Когти у косолапого едва ли не меньше ножа, и удар лапы – будь здоров, раздирает тулуп, одежду, кожу – на раз. И уж коли до ножа противоборство дойдет – будьте уверены, охотнику самому сильно достанется.

– Готовы?

– Да, – вразнобой.

– Начинай!

Знакомец суковатой палкой ткнул в сугроб, поворошил его. Сначала ничего не происходило, потом раздался грозный рев, и сугроб как будто взорвался изнутри. Нас осыпало снегом, и в облаке снежинок встал во весь свой огромный рост бурый, почти черный медведь. С ходу он бросился на знакомца и ударил его лапой, тот отлетел в сторону. Другой лапой медведь отбил в сторону рогатину Перминова и щелкнул зубастой пастью. Глаза зверя яростно горели злобой и ненавистью к людям, потревожившим его покой.

Раздумывать было некогда, и я воткнул свою рогатину медведю в бок, по самую перекладину. Зверь взревел и развернулся ко мне – я едва удержал оружие, настолько рывок был неожиданно силен. Скользящим ударом я резанул медведя по шее, не причинив, впрочем, особого вреда – на нем шкура как кольчуга. Надо наносить только колющие удары.

Я отступил на пару шагов – иначе бы не смог развернуть рогатину, – все-таки четыре метра ратовища для леса многовато. В это время купец изо всей силы вогнал медведю рогатину в правый бок. Зверь ударил лапой, перебив пополам ратовище, и попер на купца, открыв мне спину. Ухватив ратовище обеими руками, я изо всей силы воткнул рогатину ему под лопатку. Рядом вонзил свою еще один охотник. Зверь зарычал так, что по спине пробежал холодок, свалил купца ударом лапы и рухнул на упавшего. Неужели закончилось? Я перевел дыхание.

Охотники бросились к зверю, воткнули ему в шею длинные охотничьи ножи, перерезали глотку.

– Купец! Тащите Гаврилу!

Перминов лежал под медведем, подмятый его весом. Мы с трудом столкнули зверя.

Шапки на купце не было, однако голова была цела, а спереди из тулупа был вырван огромный кусок, виднелась кровь. Купец был без сознания, но дышал.

– Быстро за санями. Одни – для купца, другие – под медведя.

Несколько охотников побросали рогатины и побежали по проторенному следу в село.

Я встал перед купцом на колени, расстегнул тулуп, ножом вспорол ферязь и рубашку. На коже – лишь порезы, четыре неглубокие раны, правда, кровят. Ощупал ребра – под пальцами ощущалась крепитация – это когда ребра сломаны и концы обломков трутся друг о друга, издавая подобие хруста. Прошелся руками по грудной клетке, ощупал руки и ноги. Осмотр успокоил. Просто удар был очень силен, но пришелся вскользь, а к потере сознания привел болевой шок от переломов.

– Полотенце подлиннее есть?

– Откуда?

Скинув с себя тулуп, я снял жилет, рубашку. Рубашку распорол на длинные полосы и с помощью мужиков туго перетянул грудную клетку купца. Застегнул на купце тулуп и оделся сам – чай, не лето, прохладновато.

Прибыли сани. Охотники перенесли в них купца, укрыли медвежьей шкурой. Я сам уселся в сани, один из слуг купца взгромоздился на облучок.

– Гони в город.

Охотники принялись снимать шкуру с медведя, а мы помчались в город.

Лошадку возница не щадил, охлестывая вожжами, и когда солнце начало садиться, мы проехали городские ворота.