Искра для Снежного феникса - Анна Сергеевна Гаврилова

– Я не могла предупредить… – продолжила хрипло и сбивчиво. – Но я была убеждена, что ты поймёшь… Ты ведь… Ведь знаешь, как я к тебе отношусь?

Вдох. Он получился не таким болезненным, как предыдущий, и истерика немного отступила – с Фиаром, от того, что Снежный феникс рядом, было легче.

Значительно легче.

Вопреки нашей несовместимости почти хорошо.

Только вся эта сырость вокруг, плавное, но какое-то непреодолимое разрушение. И снеговички… и Леда… Не выдержав, я крепко зажмурилась, но слезам было наплевать.

Они сочились сквозь ресницы, бежали по щекам, обжигали!

– Мне жаль… – прошептала я. – Зря мы, наверное… Видишь, даже в мире похожем на сказку, не все чудеса случаются… Наверное, это чудо было слишком большим.

Фиар не ответил. Крепче прижал к собственному телу, обнимая крыльями, и терзающая боль отступила ещё дальше. Остался лишь неприятный изматывающий отголосок.

Правда сил всё равно не было. Я не могла встать или даже пошевелиться. Чувствовала себя тряпичной куклой на его руках.

Молчать тоже не получалось. Тишина выходила слишком зловещей!

А ещё хотелось понять. Просто объяснить себе что всё-таки произошло.

– Но мы, наверное, тоже глупые… – почти улыбнулась я. – Ведь известно, что огонь и лёд… А мы… Мы знали, Фиар. Но почему поступили так, как поступили?

В этот раз мне ответили:

– Потому что я не могу без тебя.

– И я без тебя не могу, – слёзы снова хлынули потоком.

– Прости, – едва различимый шёпот.

Но к чему все эти «прощения»? Какой в них смысл, особенно сейчас, когда нам осталось… даже не знаю… несколько минут?

Сил по-прежнему не было, но я потянулась к мужским губам, чтобы прикоснуться в последнем поцелуе. Я никогда его не забуду! Пожалуйста, Фиар, будь счастлив! Умоляю! Единственное, о чём прошу.

– Прощай, – прошептала я.

Миг, и теперь поцеловал сам феникс, и этот поцелуй мало походил на моё касание. Жадный, горячий, обжигающий и… да, прощальный.

– Сердце моё, – прошелестел феникс. – Прости.

Он сжал крепче прежнего, почти до боли, а рядом обрушился очередной кусок то ли широкого потолочного плинтуса, то ли какой-то лепнины. Я закрыла глаза, перед мысленным вздором стремительно проносились картинки из моего прошлого – вся недолгая и не очень-то насыщенная жизнь.

Я попрощалась и смирилась… а татуировка на груди вдруг начала мерно пульсировать.

Или она пульсировала и раньше, только я не замечала, поглощённая присутствием Снежного?

Зато теперь… да, заметила.

– Фиар?

Осознание напомнило удар, мощный и разрушительный.

Татуировка. Это ведь не простой узор, в него преобразилось перо, а перо – это частичка феникса. Первая Королева требовала, чтобы я избавилась от этого дара, потому что иначе Фиар отыщет меня где угодно, а Вьюго и остальные отдали через узор свои силы. Так неужели и сам Тринадцатый…

– Фиар, ты что творишь?! – в панике воскликнула я.

Но феникс уже не отвечал.

Руки, обнимавшие меня, ослабли, крылья тоже. Фиар начал заваливаться, как мёртвый, и паника превратилась в злость!

Я сумела отодвинуть принца, отстраниться, разжимая кокон крыльев, и рванула ворот его рубашки. Обнажила его грудь, чтобы увидеть, как по коже, ровно над тем местом, где совсем недавно стучало сильное мужское сердце, медленно расползается толстая корка льда.

Кажется, я закричала – не знаю, не помню.

Злость снова сменилась паникой, а паника злостью. Это неправильно! Так не должно быть!

Он пожертвовал собой, но я не смогу жить без него. Я не хочу! Я…

С ужасом осознала ещё одну вещь – ведь снежный феникс не возродится, он смертный. Фиар мог жить веками, тысячелетиями, но, в отличие от огненных, он не умеет гореть и воскресать, потому что пламени у Фиара нет.

Злая ирония.

Снежный мечтал обрести огонь, а получил лишь Искру.

Маленькую, глупую Искру.

Меня.

– Я люблю тебя, – прошептала, снова прижимаясь к холодеющему телу. И потянулась к Фиару всей болью собственной души, всей любовью, всем своим теплом.

Тепло. На секунду стало даже жарко, а потом произошло невероятное.

Принц сделал резкий вдох, столь же резко распахнул глаза и уставился на меня в абсолютно неверии.

Я растерялась настолько, что с языка слетала абсолютная глупость:

– Что?

Фиар не ответил. Он вспыхнул! А меня обожгло…

Сначала обожгло, потом отбросило, а перья снежных крыльев занялись пожаром. Фиар, словно изломанный зомби поднялся на ноги и продолжил гореть. Крылья, одежда, тело… и внезапно Тринадцатый исчез, превратившись в столп чистого, ревущего пламени.

Звук был таким, что пришлось зажать уши, а потом ещё и зажмуриться – просто огонь бил в потолок, норовя обрушить на нас все верхние этажи, и это было жутко. Я успела попрощаться с жизнью – да, снова.

Стояла, сжавшись, и даже радовалась тому, что вот-вот отправлюсь вслед за единственной любовью своей жизни. Только… нет. Обрушения не произошло.

Когда рёв стих, когда свет перестал резать глаза, я с изумлением уставилась на феникса. Там, где секунду назад бушевала огненная стихия, стоял целый и невредимый Фиар.

Он был абсолютно голым, пошатывался, осматривался и не верил. Совсем не верил. Я приняла произошедшее раньше!

Уже по щиколотку в воде, в насквозь мокром и оказавшемся вдруг совершенно ледяным платье, я рванула вперёд. К нему.

Подскочила, обняла, и…

– Искра, – выдохнул Фиар ошалело.

Потом взглянул на меня, уставился пристальней не бывает, и вдруг сказал, словно цитируя кого-то:

– Ты хотел разжечь пламя. Пламя рождается от Искры. Она и есть… Искра.

Я не поняла.

Вообще не поняла, а принц вдруг рассмеялся, правда смех получился не очень весёлым. Словно удары кулаками по стене! Словно сброшенные со склона горы камни!

Следом я услышала новое и опять непонятное:

– Ну Пращурка! Ну!..

Я не понимала, зато в сознании проносились обрывки слышанных разговоров и легенды о фениксах, которые мне рассказывали ещё в Огненных Чертогах.

Фиар отличался от законных потомков Императора тем, что у него не было пламени. По этой причине бастард не мог сгореть и восстать из пепла – нет и ещё раз нет.

А обитатели Огненных Чертогов сгорали. Иногда, очень редко, как нынешняя Императрица – и это считалось среди фениксов очень весомым поступком. Феникс возрождался лишь в том случае, если знал, что умирает за правое дело. Если верил, что жертвует собой не зря.