Чужая гостья - Алла Холод

– Если тебя убьют, – отвечал Миша, – вот тогда моя жизнь точно пойдет прахом. Все остальное не так существенно.

Они вели эти разговоры каждый день, и с каждым днем чувство вины терзало Марьяну все сильнее. Миша старался вести себя незаметно, не навязывал свою опеку, не лез с нежностями, но во всем, что касалось ее передвижений вне дома, был тверд и даже непреклонен. Иногда Маше казалось, что он знает больше, чем говорит, но она не понимала, откуда берет начало это странное ощущение. Она не чувствовала опасности. Маша думала об Уле, гадала, в каких закоулках вселенной сейчас блуждает ее душа, она отчаянно тосковала, но стоило ей прижаться лбом к стеклу и замереть, глядя в черное небо за окном, появлялся Миша, мягко отстранял ее и уводил в комнату. Задергивал штору.

– У тебя шпиономания, ты думаешь, меня застрелит снайпер? – раздраженно фыркала Марьяна.

Миша не обращал внимания на ее вспышки, ее мелкие змеиные укусы не могли вывести его из себя, его ничего не раздражало. Он просто уводил ее подальше от внешнего мира, и все. Сколько так будет продолжаться?

Маша не представляла себе, в каком направлении движется следствие и движется ли вообще. Она не знала, каков круг подозреваемых и есть ли они вообще. Был момент, когда ей казалось, что подозревают и ее, но сохранились у следствия эти подозрения или их давно отмели, Маше было неизвестно. Наступило время черной тоски. Работать не хотелось, все, что она делала в телекомпании, она делала скорее по инерции, нежели осознанно и с душой. Самым правильным было бы взять отпуск, однако до аукциона оставалось не так много времени, и Марьяна понимала, что ее личные переживания имеют значение только для нее, а ее деловых партнеров касаться не могут. Ей все время казалось, что Уля что-то хочет ей сказать, но не может найти новой возможности для общения. Иногда перед сном Маша загадывала, чтобы Уля пришла и дала подсказку, но Уля молчала. Бывало, что она снилась Марьяне, но эти сны были очень мучительными. Уля в них была прекрасной, нежной, но очень и очень далекой, прозрачной, неживой. Маша хотела погладить ее по щеке, обнять, но образ сестры растворялся, рассеивался. Марьяна звала ее, спрашивала, просила назвать имя того, кто их разлучил, но Уля ничего не отвечала. Было в этих снах что-то еще, что-то смутное, волнительное, но наутро Марьяна не могла ничего вспомнить. Она просыпалась, переворачивала подушку на сухую сторону, протягивала руку – Миша был рядом. Он спал отстраненно, не обнимал ее во сне, не стеснял движений, словно на ночь, когда ей ничто не угрожает, отпускал ее блуждать на свободе, и Маша мысленно говорила ему спасибо. Она не тяготилась Мишиной опекой, но все-таки считала ее чрезмерной. Марьяна полагала, что если у кого-то есть серьезные причины ее убить, бывший муж помешать этому не сможет. В самом худшем случае его убьют вместе с ней, если он станет таким уж непреодолимым препятствием. Маша не раз говорила ему об этом, но он не слушал. Временами в ней шевелилось неприятное чувство, ей казалось, будто Миша таким образом мстит ей за ее предательство, будто хочет сказать: ты подло предала меня, Машенька, променяла на смазливого, но пустого и корыстного афериста, но я не такой, как ты. Я верный, я честный, я никому не позволю плохо с тобой обойтись и никогда тебя не предам. Потому что я, Машенька, хороший человек, а ты бессмысленная дура, такая же пустая, как твой Руслан. Марьяне приходилось прилагать немало усилий, чтобы отогнать наваждение. Конечно, ничего такого Миша не думал. Он старался не мешать ей в ее горе, не дергал по пустякам, не навязывал ненужных разговоров. Охотно и страстно отзывался на ее позывы к близости, но лишь когда она сама его звала. Сам он боялся проявлять инициативу, не решался врываться в ее тишину и горестное безмолвие. Маша была ему благодарна, и с каждым днем ее чувство становилось все более трепетным. Чем больше времени проходило с момента гибели Ули и кончины папы, тем более понятным делалось чувство неотвратимости утраты. Глухой, тупой, безнадежной безвозвратности произошедшего. Люди, которых она любила больше всего на свете, навсегда исчезли с лица земли. Маша не была готова даже к смерти папы, хотя понимала, что рано или поздно все равно придется ее пережить. Так устроена жизнь: дети хоронят своих родителей, и как бы ни было тяжело переживать эти моменты, изменить порядок вещей человек не властен. Но даже в самом страшном сне Марьяне никогда не виделась смерть сестры, ее гибель оказалась слишком тяжким, почти непосильным испытанием. Первые дни Маша не совсем понимала, что случилось. Потом, по мере того, как приходило осознание утраты, стала метаться, паниковать, пытаться найти внетелесный контакт со своей второй половинкой. Но ничего не получалось. Уля не отзывалась, летала где-то в иных мирах, осваивала иные пространства. Показывалась сестре лишь мельком, в ничего не значащих снах. Связь с ней, такая прочная и незыблемая, стала истончаться, превращаться в зыбкое воспоминание. Место, которое занимала в жизни Маши Уля, превратилось в болезненную, пульсирующую, кровоточащую точку, которая постепенно стала расширяться, преображаясь в ледяную черную дыру.

Миша требовал неукоснительного послушания во всем, что касалось вопросов безопасности и вообще перемещения Маши вне дома. Хоть он и старался быть предельно незаметным, иногда он все же мешал, появлялся в неподходящий момент, не давал думать. Порой Марьяна срывалась и уже через минуту яростно ругала себя за несдержанность и проявление раздражения. И тогда ей становилось еще хуже.

Как-то вечером бывший муж принес из своего салона альбом с фотографиями потрясающих кукол. Мишины партнеры нашли в Обнинске удивительного художника, его изделия были уникальны и буквально завораживали. Художник, как выяснилось, недавно перенес операцию и не мог приехать для подписания контракта сам. Извиняясь, Миша стал объяснять, что ему нужно съездить в Обнинск самому. Оформить документы, привезти первую коллекцию для продажи. Он нервничал, пытался разрулить ситуацию так, чтобы остаться в городе, но Маша заставила его поехать, обещала, что за время его отсутствия не сделает из дому ни шагу. Как назло, у Миши заглючила машина, и пришлось отогнать ее в автосервис, но Маша не видела и в этом никакой проблемы.

– Возьми мою, это же не проблема, я дам тебе документы на машину – не вопрос. Прошу, не откладывай свои дела, меня и так терзает совесть из-за того, что ты забросил все из-за моих проблем.

Миша заставил бывшую жену дать честное слово, что она возьмет на работе тайм-аут на время его отсутствия, произвел ревизию в холодильнике и привез недостающие продукты.

– Мишель, ты сумасшедший! – восклицала Марьяна. – У меня и так нет аппетита, так ты еще тащишь домой столько снеди! Самое большее, что я могу для тебя сделать, – это сварить борщ и ждать с ним твоего возвращения.

– Договорились, – согласился он.

– Я тебя уже спрашивала, но совсем не помню, что ты мне ответил, – задумчиво проговорила Марьяна, провожая его. – В день смерти Уля звонила тебе, вы с ней разговаривали. Это и следователь говорил, и ты рассказывал. О чем вы говорили, что она хотела тебе сказать?

– Я отвечу то же самое, что и раньше. Ничего особенного она не говорила, – сказал Миша. – Мы с тобой перестали быть супругами, но с ней мы не перестали быть друзьями, ты же это знаешь. Как правило, она звонила просто так. Мы говорили с ней обо всем и ни о чем. Иногда о тебе.