Веревка вокруг Земли и другие сюрпризы науки - Карл Саббаг

Как же такие рецепторы смогли возникнуть, не войдя при этом в словарик ежедневно упоминаемых ощущений? Одна из теорий гласит, что вкус юмами указывает на высокое содержание в пище белка, необходимого для выживания. Так что, хоть мы и не анализируем свои ощущения от еды как-нибудь вроде: «Ага, тут много белка», тем не менее мы инстинктивно стремимся съесть этого блюда побольше, а значит, цель эволюции достигнута.

Прекрасные образцы наскальной живописи, найденные в течение XX столетия на территории Франции, похоже, выставляют первобытную цивилизацию Европы в новом свете. Сначала были обнаружены рисунки в пещере Ласко, (департамент Дордонь), а потом в пещере Шове (департамент Ардеш). Живые, яркие, выразительные изображения животных на каменных стенах заставили археологов и историков культуры внести поправки в культурный портрет так называемого «примитивного» человека.

«Каждое из этих нарисованных животных, — пишет один ученый, — являет собой олицетворение и сущность данного биологического вида. Например, бизон — это духовный символ; он в некотором смысле “отец бизонов”, идея бизона в чистом виде, бизон как он есть».

А вот что пишет другой эксперт: «Первые наскальные рисунки — неопровержимое свидетельство символического процесса, обеспечивавшего передачу богатого культурного наследия в виде изображений, а возможно, и устных рассказов от поколения к поколению».

Третий добавляет: «Здесь можно заметить намеренную и запланированную акцентировку, выделение одной из частей тела или типичного занятия животных… поскольку именно они представляют интерес [для охотника]».

Делать какие-либо выводы о прошлом человечества всегда сложно. Историк Роберт Дарнтон (р. 1939) писал: «Нет ничего проще, чем перескочить на удобную позицию, что европейцы [в прошлые века] думали и чувствовали точно так же, как мы сейчас, а все различие только в том, что они носили парики и деревянную обувь». Но процитированные выше мнения о значимости наскальной живописи достаточно абстрактны и умозрительны и касаются людей, живших тридцать тысяч лет назад, а вовсе не двести и не триста.

Британский психолог, профессор Николас Хамфри (р. 1943) обратил внимание на заметное сходство между древней наскальной живописью и рисунками английской девочки-аутистки по имени Надя, с которой психологи работали в 1970-е годы. Сравнивая работы Нади с наскальными картинками, Хамфри даже высказал предположение, будто они настолько близки, что, возможно, древние художники тоже страдали аутизмом.

При детальном анализе рисунков Нади в сравнении с наскальными картинами, которых она не видела и видеть не могла (во всяком случае, когда она рисовала, рисунки в пещере Шове еще не были обнаружены), было выявлено поразительное и необъяснимое сходство. На картинке с лошадьми, нарисованной Надей в возрасте трех лет, мы видим те же импрессионистские, накладывающиеся друг на друга движения лошадей, идущих табуном, что и в пещере Шове. А Надин портрет приближающейся коровы неуловимо напоминает бизона со стен Шове.

Как и любой хороший ученый, Хамфри провел подробное исследование, а его заключения были сформулированы осторожно. Хамфри не заявлял напрямую, что первобытные художники были аутистами, он лишь отмечал, что трехлетний аутичный ребенок может рисовать животных с той же яркостью, экспрессией и реализмом, что и первобытные художники; так не мог ли и ими руководить тот же дефект умственного развития? Теория Хамфри базируется на следующем научном наблюдении: как и многие дети с сильной степенью аутизма, Надя в тот период, когда она рисовала серию своих великолепных работ, не могла говорить. Когда она наконец научилась разговаривать, ее рано проявившийся талант художника куда-то улетучился, и она перестала рисовать столь эмоционально сильные картины. А что, если — задается вопросом Хамфри — общество, в котором зародилась наскальная живопись, еще не обрело речи или, по крайней мере, не пользовалось ею столь активно, как делает это «современный» человек, не нагружало ее символизмом, не пользовалось обобщениями и не могло описать словами любое физическое или эмоциональное состояние? Возможно, как в случае с Надей, появление более сложных способов использования речи каким-то образом вытеснило умение рисовать в этой импульсивной и энергичной манере, и в интеллектуальной жизни первобытных людей рисунки сменились словами.

Если Хамфри прав, наскальная живопись возрастом в тридцать тысяч лет не утрачивает своей красоты и драматизма, но она уж точно не представляет собой «духовный символ» или «символический процесс, обеспечивавший передачу богатого культурного наследия в виде изображений, а возможно, и устных рассказов от поколения к поколению». Это всего лишь торопливые записи наблюдательного и импульсивного первобытного мужчины или женщины, которые вовсе не свидетельствуют о широком распространении в древнем обществе искусства живописи.

Вот еще один из тех вопросов, на которые часто отвечают: «А разве он должен?» Но если вы подумаете как следует, то вспомните: когда во внешнем мире что-то движется, изображение этого предмета перемещается по сетчатке, своеобразному экрану, расположенному в задней части глаза. Именно так мы и узнаем о движении предмета. Однако если какой-то объект внешнего мира неподвижен, а мы проводим мимо него взглядом, его изображение опять-таки будет перемещаться по сетчатке. Например, если бы вдруг закачался весь внешний мир, например, в результате землетрясения, его визуальное воздействие на сетчатку ничем не отличалось бы от того, как если бы наш взгляд стал быстро двигаться из стороны в сторону. Как же мы все-таки различаем эти процессы?

Возможно, в ходе эволюции мы научились прикидывать, какой из вариантов более вероятен: тот, при котором движется мир и все вокруг (это случается редко), или тот, при котором движутся наша голова или взгляд (а это происходит постоянно). Но ведь когда мир действительно движется, даже совсем чуть-чуть, во время землетрясения, у нас не возникает сомнений в происходящем, то есть мы сразу видим разницу.

Правильный ответ кроется в системе обратной связи, которой обладает наше тело. Эту систему можно сравнить с сетью передачи данных, посылающей сообщение мозгу всякий раз, когда наша голова или взгляд приходят в движение. В сообщении как бы говорится: «Не волнуйся, этот резкий скачок — не настоящий. Это не мир движется, а всего лишь я».

Тут прямая аналогия с учебной тревогой — ревут сирены, а радио в это время передает: «Без паники, опасности нет, это учения». Но если однажды вы услышите сирену без этого сообщения — значит, пора начинать беспокоиться.

Однако же какая часть головы или глаза посылает эти самые сообщения, заверяющие нас, что это мы двигаемся, а не мир вокруг нас? Может, где-то в голове или глазах имеются датчики движения, которые активируются при движении глаза? Или может, у нас есть индикаторы местоположения — что-то вроде тех сенсоров, которые сообщают нам, где приблизительно находится наша рука, когда мы пытаемся дотронуться ею до носа, зажмурившись.