Токийский Зодиак - Содзи Симада

Все десять лет, что прошли после отставки, я не переставал думать о деле Умэдзава. Силы мои убывают, да и соображать из-за возраста стал хуже. Ловлю себя на том, что мысли бродят по кругу.

Жизнь у полицейского тяжелая, я расплатился за нее язвой желудка. Осталось уже недолго. Скоро я опять уйду в отставку, на сей раз вечную, так и не узнав правду об этом деле.

Если задуматься, я прожил жизнь, все время плывя по течению, и ни разу не пробовал идти против потока. Как самый обыкновенный человек, хотел просто пройти свой путь с миром. Самому пожать посеянные семена и вернуться в ту самую землю, из которой вышел. Но я лишь убедился в собственном бессилии. И это, конечно, оставило осадок в моей душе.

Я хочу, чтобы кто-нибудь раскрыл эту загадку. Это необходимо сделать. Стыдно признаться, но мне так и не хватит мужества рассказать сыну о том, что со мной случилось.

Сожгу я эти записи или оставлю – это будет последнее решение в моей жизни. Если после моего ухода в мир иной кто-нибудь прочитает мои каракули, посмеется ли он над моей нерешительностью?

– Интересно, Такэгоси встречался в Киото с Ясукавой? – тихо спросил Митараи.

– Похоже, что нет.

– Из его записок многое становится ясно. Теперь мы знаем, где находились тела, кто и как их развозил по разным местам. Знаем, что преступнику были не нужны водительские права. И об этом во всей Японии известно только тебе, мне и госпоже Иида!

– Точно… Как же мне повезло, что я с тобой познакомился!

– Хм-м. Если у Ван Гога были друзья, они говорили то же самое, даже не зная цену его таланта. В твоей книге есть что-нибудь о Тамио Ясукаве?

– Есть. Но у Такэгоси гораздо больше подробностей.

– У меня впечатление, что он писал все это, чтобы другие люди прочитали. Кстати, в отношении записок Хэйкити такое же чувство.

– Согласен.

– Такэгоси оставил свои записки. Сжигать не стал, хотя и мог бы. Решил так. – Митараи поднялся и подошел к окну. – У него такая печаль в каждом слове… Читаешь и чувствуешь, как человек кается. Вот я устроился здесь, на грязноватой окраине, повесил на углу табличку: «Предсказываю судьбу». И что, думаешь, я слышу? Голоса, полные горя и печали. Я знаю, что этот город, похожий на гору мусора, на самом деле кричит. Я слышу отовсюду сдавленные крики и думаю: «Может, уже хватит только слушать? Надо кончать с этим. Пришло время хоть кому-то помочь».

Митараи вернулся на диван и продолжил:

– Такэгоси не стал сжигать свои записки. Он очень хотел, чтобы кто-нибудь разобрался в этом деле, даже если в результате будет разрушена его репутация, которую он зарабатывал всю жизнь. Мы должны исполнить его последнюю волю, чтобы мужественный шаг, сделанный им под конец жизни, оказался не напрасным. Согласен со мной? Это наш долг, раз мы прочитали его записки.

– Ты совершенно прав.

– Теперь, когда мы получили такую информацию, самое время поработать головой. Конечно, Такэгоси не специалист по убийствам, но все равно он здорово продвинулся. Однако в одном он меня не убедил. Слушая, как ты говорил об обстоятельствах дела, я подумал об этом, а сейчас, за чтением записок Такэгоси, вспомнил.

– Что ты имеешь в виду?

– Такэгоси придерживается общепринятой версии о том, что Хэйкити убили его женщины. Давай вернемся к запертой мастерской, где нашли его труп. Семь женщин… нет, шесть, Токико уехала к матери в Хоя. Впрочем, шесть или семь – не имеет значения. Важно другое: все они – члены одной семьи.

В ту ночь в усадьбе Умэдзава находились только убийцы и их жертва. Посторонних, кого надо было опасаться или ввести в заблуждение, не было. В таком случае какая необходимость подвешивать кровать, хитроумствовать с запертой изнутри мастерской? Достаточно просто сговориться как следует.

– Ну как же! В процессе расследования их ложь могла открыться. Были же следы на снегу и прочее…

– Следы… Подумаешь, какая важность! Следов можно каких угодно понаделать. Например, сделать так. Двадцать пятое февраля, ночь, еще идет снег. Три заговорщицы… Хотя нет! Три многовато: будет лишний шум, и еще неизвестно, принял Хэйкити снотворное или нет. И потом, в присутствии натурщицы троих он мог и не пустить. Поэтому одной достаточно. Она направляется в мастерскую. В двенадцать снег перестает, натурщица уходит, и та, кто пришла к Хэйкити, убивает его. Выходит из мастерской и оставляет на снегу следы от мужской обуви – приносит с собой или надевает ботинки Хэйкити. После у нее будет масса времени, чтобы поставить их на место. Потом она выходит на улицу – естественно, через заднюю калитку, – обходит вокруг и возвращается в главный дом. Запирать дверь мастерской нет необходимости. Утром в десять все заговорщицы идут в мастерскую. Одна из них заглядывает в окно, оставляя на снегу следы. Другая заходит в мастерскую, закрывает за собой дверь, задвигает задвижку и вешает замок. Сделав дело, кричит оставшимся снаружи: «Готово!» Те все вместе наваливаются на дверь и ломают ее. Этого было бы достаточно. Зачем кровать-то подвешивать?

– Ну да…

– Еще один момент. В версии с подвешенной кроватью имеется нестыковка. Использовали лестницу, верно? Без лестницы никакая балерина на крышу не влезет. Но следов, когда несли лестницу, нет. Значит, это было сделано, когда еще падал снег, то есть до половины двенадцатого. Вот следы и замело.

С другой стороны, следы натурщицы, когда она уходила от Хэйкити, остались. Что получается? Семь заговорщиц… ну ладно, пусть не все – приставляют к стене лестницу и взбираются по ней наверх, когда в мастерской еще сидит натурщица?

Вряд ли Хэйкити во время работы включал радио на полную катушку. Он непременно заметил бы, что происходит. Не глухой же. Тем более что ночь на дворе. Никаких звуков, только тихо падает снег. И еще: натурщице, наверное, приставленная лестница показалась бы странной.

– Ну все-таки в мастерской висели шторы. Да и слух у Хэйкити был не как у молодого. Уже пятьдесят стукнуло…

– Скажи это тем, кто полтинник разменял. Посмотрю, что с тобой будет.

– А печка осталась гореть. Если заговорщицы действовали по твоему сценарию, это была очень опасная инсценировка. Им повезло, только поэтому получилось всех запутать. Каким идеальным ни казалось бы преступление, обязательно найдется что-то такое, что может разрушить весь замысел.

Необязательно, чтобы в убийстве участвовал весь женский клан. Его могли совершить Масако со своими родными дочками – Томоко, Акико и Юкико. Вчетвером. Или даже впятером, если добавить Кадзуэ. Остальные девушки, получается, ни при чем, и с ними надо что-то делать, сочинить что-то, чтобы они ничего не заподозрили…

– Если следовать твоей версии, Юкико оказывается в весьма сомнительном положении. Она – единственная родная дочь Хэйкити от Масако, и ты хочешь сказать, что она присоединилась к заговору против отца? Из всей семерки, включая Кадзуэ, только Юкико и Токико ему по-настоящему родные. Девушки почти одного возраста от разных матерей… Интересно, что они чувствовали? Трудно представить. Вполне может быть, что они любили отца. Хотя, конечно, Масако знала девушек лучше всех – ведь она каждый день с ними общалась. И если все обстояло так, как ты предполагаешь, только Масако могла решить, включать Юкико в число заговорщиц или нет.