Все, кого мы убили. Книга 1 - Олег Алифанов

Свист пули над ухом мгновенно вернул меня на зелёные равнины Причерноморья и заставил плотно прижаться к шее своего скакуна. Глазами я лихорадочно шарил в поисках угрозы – и нашёл её слева, шагах в пятидесяти: на опушке рощицы всадник в плаще выцеливал меня из второго пистолета. Я не сомневался, что Этьен Голуа или его приспешники решили-таки покончить со мной. Я взял правее, вонзив в бок шпору, мой противник пустил своего коня с упреждением наперерез. Поначалу дистанция между нами росла, но потом резвость свежего коня его начала брать верх над усталостью моего, и уже отчётливо слышал я за спиной топот приближавшегося всадника. Сколько ещё пистолетов имел он заряженными? Нет ли у него в запасе ружья, способного метнуть смерть за триста шагов? И главное – каково число его отряда? Теперь не сомневался я, кто пришпоривает сзади храпящего коня: голос Этьена угрожал мне расправой. Но он всё медлил разряжать пистолет, полагая цель недостаточно близкой для верного выстрела, или, может, наслаждаясь жестокой охотой. Я пытался маневрировать, кинув жеребца круто вправо, чтобы попробовать развернуться к дороге, где меня могло спасти чудо редкого заезжего экипажа или возвращающиеся со службы крестьяне. Ненадолго это помогло, мы скакали некоторое время то сближаясь, то расходясь, но тракта я пока не мог разглядеть за паром над луговыми проседями. В сущности, не имелось у меня ни единого плана, разве что, рискуя, выманить противника на выстрел и после попытаться схватиться с ним врукопашную. Но для этого требовалось изрядное мужество дождаться, пока подскачет он вплотную и угадать роковое его движение.

Всё разрешилось в считанные мгновения. В полуверсте от меня из-за перелеска вылетел ещё один верховой. Он гнал коня с твёрдым расчётом опередить меня в стремлении к дороге. Предположение, что Голуа не действует в одиночку, подтвердилось с наибольшей остротой в самый неподходящий момент. В таком отдалении никак не мог я определить, вооружён ли этот второй преследователь, но этого вполне следовало опасаться. Только теперь осознал я, как опрометчиво поступил, отказав Прохору. Я взял левее, но не проскакал и ста саженей, как третий охотник поднялся на лошади из лощины точно напротив меня и, встав вровень, поднял ружьё. Я ничего не успел предпринять, заворожённо следя за чёрным зрачком дула, через миг вспухшего облаком дыма. Время стремительно сжалось в комок, два выстрела слились в один, обе пули прожужжали в аршине от меня. Сзади что-то тяжело рухнуло. Отчаянное ржание лошади смешалось с человеческим воплем. Я оглянулся. Оказавшись на одной линии с врагами, я невольно стал причиной того, как один из них нечаянно поразил другого. Но определить, в кого попала пуля, в Голуа или его коня, я не мог. В любом случае повержены оказались оба, а я теперь безбоязненно мог повернуть назад хрипящего жеребца.

Лишь подскакав вплотную, увидел я, что животное уже перестало дышать, сражённое в шею, и мухи успели облюбовать не спёкшуюся ещё рану. Голуа лежал на траве без движения, неловко подвернув руку под себя. Вдалеке человек спокойно заряжал ружьё, совершенно отвернувшись от меня и более сосредоточенный на втором преследователе, теперь скрывавшемся вдали. Их поведения понять я никак не мог. В поисках оружия и зарядов я соскочил на землю. С неудачливым стрелком нас разделяло, полагаю, шагов двести. К моему удивлению, он тоже спешился и помахал мне. Лишь тогда по складной крепкой фигуре узнал я в нём своего Прохора. Через минуту он сам подъехал ко мне, и я мог сердечно благодарить его. Что-то не вязалось поначалу в моих мыслях. Не ожидал я, что простой кучер может так заправски влиться в седло наподобие бравого кирасира?

– Надо бы нам потихоньку убираться прочь, сударь, – деловито отвечал на мои объятия Хлебников, уверенно ломая замки пистолетов о луку седла. – Может, пусть их сами кусаются в своём осином гнезде? А мы с вами зададим деру. Всякий день судьбу испытывать – никакого везения не напасёшься.

– Что с ним? – спросил я.

– Спит, кажись, сермяга, – он потрогал Голуа за шею. – Зашибся. Сердце в горле колотится.

Я объяснил ему, что не подобает мне уезжать тайно, уподобляясь татю. Никакой своей вины я не видел. Я просил его лишь не распускать слухов о случившемся. Я уже обещал себе, что по приезду потребую от князя решительного объяснения, и не останусь более ночевать в негостеприимном его доме, где оставаться мне становилось не только смертельно опасно, но и оскорбительно. Тем досаднее казались мне эти происшествия, что не мог уразуметь я причин, подвигнувших против меня этих странных людей. Таким образом, видя во мне заклятого врага и причину каких-то своих неудач, они лишали меня возможности объясниться или хотя бы избегнуть нападок. Ведь невозможно, в самом деле, отвратить злую волю, не ведая её истинного мотива. Ясно одно: само моё присутствие в имении до такой степени нарушало их расчёты, что мириться даже с лишним днём моего присутствия они не желали. Да и можно ли ещё мне повернуть всё вспять, или пройдён тот Рубикон, за которым нет возврата? «Что ж, князь, в первую нашу встречу вы обещали сделать моё времяпрепровождение занимательным. Вам удалось сполна».

– Ты как тут оказался? – спросил я Прохора, ставшего для меня ангелом-хранителем.

– Как вы в церковь отбыли, француз о чём-то со своим человеком шептался, – сказал Прохор, забирая у Этьена красивый кинжал вместе с ножнами, а чтобы я не принял его за мародёра, добавил: – Это чтоб зубов у них поменьше осталось… Слов я не слышал, а пистолет видел. Француз сразу ускакал, а я через час тихонько за его приятелем и двинулся. А ружьё у дворецкого одолжил. Тайком, конечно. Паршивцу оно так и эдак ни к чему-с. Война-то кончилась… А и ловко же вы петляли. Всё становились в одну с ним линию. Я насилу выцелил, уже думал, пальнёт он раньше.

– Он и пальнул, а ты разве не мгновенно выстрелил?

– Какое-с! С полминуты стоял. Пока не понял, что уж опоздаю, тогда решил коня бить. Жалко его, я ведь лошадей люблю пуще иных двуногих.

Я обещал ему усугубить жалование. Он с трудом сдержал довольную улыбку. Я, кажется, обрёл своего Санчо.

Неподдельная радость ничего не подозревавшего князя при встрече выдавала какое-то чрезвычайное событие. Лишь это заставило меня отложить ненадолго гневное обращение.

– Минута, наконец, настала! Сегодня я покажу вам плоды наших трудов, к коим и вы с некоторых пор причастны, – воскликнул Прозоровский ещё с крыльца. Пожав мне руку и посетовав на то, что я всё утро где-то пропадал, он сразу распорядился подавать обед в эркер, ограничив круг приглашённых одной лишь моей персоной. Я ощущал в нём подъём и странное приподнятое расположение духа, но в то же время лицо его горело высокой страстью, глаза вспыхивали, будто в них бродил тот жуткий отсвет Арачинских болот.

– Вы можете более не заботиться ни о каких демонстрациях, Александр Николаевич, поскольку после всех своих злоключений я готов принять на веру всё, что вам будет угодно, – не без сарказма, но говорил я совершенную правду, с жадностью, вызванной успокоением нервов, поедая печёного карпа, начинённого луком и гречневой кашей. Предварительно же выпил я два больших бокала вина, стремясь унять дрожавшие пальцы.

– О, нет, Алексей Петрович, именно теперь, теперь вы должны это зреть, теперь вы истинно заслужили и подготовлены, иначе что вы отпишете Обществу?