Записки «черного полковника» - Сергей Трахимёнок

Вариант второй: он не достал лампу, потому что это не рядовая лампа и к ней трудно подобраться.

Вариант третий: он понял, кто я, связался с контрразведкой, и меня ждет арест сразу или после передачи мне лампы или ее муляжа.

Вхожу в гаштет, усаживаюсь на свое место, жду, неторопливо рассматривая каждого посетителя, пытаясь определить в них сотрудников контрразведки визави.

После шести приходит Фридрих. Он присаживается ко мне за столик.

— Достал? — спрашиваю его я.

Он кивает головой и произносит сумму, которая больше той, о которой мы вчера договаривались. Разумеется, я, как русский человек, могу дать ему эти деньги сразу, но как немец, я должен поинтересоваться: почему он назвал другую сумму?

— Пришлось кое-кому дать, — поясняет Фридрих. — Будешь смотреть?

— Буду, — говорю я.

Он протягивает мне маленький сверток. Я поднимаюсь из-за столика и иду в туалет. Там рассматриваю лампу, сверяю буквы и цифры. Все как нужно. Возвращаюсь на место. Сейчас самый ответственный момент, если меня будут задерживать, то именно в момент передачи денег. Достаю портмоне, начинаю считать деньги, потом откладываю нужную сумму и подзываю официантку.

— Еще два пива и сразу расчет, — говорю я, отдаю деньги за пиво, а другую пачку передаю Фридриху.

«Твою мать!» — ругаюсь я мысленно, потому что тот начинает считать их прилюдно.

— Все нормально, — говорит он. — Если тебе еще что-нибудь понадобится, где тебя найти?

Такого варианта развития событий я, признаться честно, не ожидал. И даже не знаю, что ему ответить. Поскольку пауза затягивается, он сам приходит мне на помощь.

— Брату твоему, если еще что-нибудь понадобится, так ты обращайся. Оставь телефон.

Быстро начинаю соображать, что же мне делать.

— Я по своим делам по всей Германии езжу, но у меня есть офис в Западном Берлине. Я оставлю телефон, спросишь Карла.

— Хорошо, — отвечает он, стукает свой кружкой о мою и произносит: — Прозит!

О пересечении границы я уже писал. Но забыл упомянуть еще одну особенность: если возвращаешься «груженый», то кажется, что пограничники и таможенники видят тебя насквозь…

В Западном Берлине захожу в магазин и покупаю еще несколько радиоламп. Даже если на границе мне устроят досмотр, это всего лишь результат моего, как модно говорить сегодня, шоптура.

Но все обошлось, и я прибываю в Карлхорст благополучно…

Был вечер, я зашел на службу, снял себя с контроля у дежурного, положил лампу в сейф и направился домой.

Они встретились в кафе «Сытый папа», что на Комаровке[20], сделали заказ и стали слушать известный в Минске дуэт музыкантов Арнольда и Александра, первый из которых играл на скрипке, а второй — на аккордеоне и пел.

Потом выпили вина, съели салат, стали ждать горячее и вспоминать школьные годы. Теперь они, как люди, получившие педагогическое образование в университете, с профессиональных позиций оценивали своих преподавателей в школе. Оба, не сговариваясь, остановились на учителе физкультуры, который было строг и даже жесток по отношению к мальчишкам, но которого любили именно за эту мужскую строгость и умение достигать воспитательных целей кратчайшим путем.

Затем стали вспоминать своих одноклассников и, наконец, Ильяс спросил Расима:

— Ты не чувствуешь себя ущемленным?

— В чем? — удивился Расим.

— В том, что мы с тобой родились в Беларуси.

— Человек не заказывает себе ни места рождения, ни семьи, в которой появляется. А у тебя что, возникли проблемы?

— Нет, но в мусульманской стране мы с тобой были бы более к месту.

— Сомнительно… Я недавно был в мусульманской стране, где мне сказали, что я человек ущербный, ничего не знающий о своих корнях и вдобавок утративший некие мировоззренческие ориентиры, которые свойственны татарам, во-первых, и мусульманам, во-вторых.

— Они правы. Что касается веры, это, конечно, твое личное дело, — сказал Ильяс, — но это только на первый взгляд. Поскольку ты родился татарином, то не можешь не понимать этого. А раз ты понимаешь это, то должен понять, что вера твоя такая же, как и у всех татар, хотя в твоей семье в мечеть никто никого не тащил.

— Как и в твоей, — сказал Расим.

— Это не так, — возразил Ильяс. — Дело в том, что у меня в отличие от тебя были бабушки и дедушки, они жили там же в Ивье, и их влияние на меня было велико, это я уже потом понял. Я не ходил с дедушкой в мечеть, но знал, что он мусульманин и ходит в мечеть молиться.

— А я знал, что я атеист.

— Чего же ты вдруг заинтересовался татарами?

— Хочу расширить познания о своих корнях.

— А раньше тебя эти корни не интересовали?

— Интересовали, но в меньшей степени.

— Что тебя подтолкнуло к этому.

— Какая тебе разница?

— И то правда. Один из татар хочет знать свои этнические корни, а я его пытаю: зачем да почему… Вот что я тебе расскажу, — сказал Ильяс и как на лекции начал излагать свои мысли: — Разумеется, наши корни в Аравии. Арабские философы были уверены в структурном подобии тела человека и Космоса. Человека они считали «малым Космосом», а Космос — был для них Великим человеком. В видении мира татарами это чувствуется особенно контрастно.

— Стоп, — сказал Расим, — в рамках какой методологии ты рассуждаешь о татарах?

— Марксистско-диалектической, — съязвил Ильяс.

Но Расим не стал переходить на колкости.

— Я не об этом. Я прочитал твою статью и основной смысл ее мне понятен. Но мне непонятно, почему в одном случае у тебя просматривается некая европейская принадлежность татар, точнее, их предков, а в другом — явная азиатскость.

— Ты хочешь привязать все к территории, пространству, — сказал Ильяс, — а у меня основа моих рассуждений в расовости. А главный признак расового качества, это не строение черепа, разрез глаз или цвет волос, а способность строить надёжное общество и быть в первых рядах…

— В первых рядах чего?

— Некоей гонки за лидерство.

— И те, кто находится в первых рядах, обеспечивают выживание своей расы или этноса?

— Да. Так показывает история.

— Ты видишь историю глазами элит. То есть тех, кто чаще всего питается соками социума или этноса, — сказал Расим.

— А иначе не может быть. Элиты обеспечивают выживание этноса или расы.

— Знаешь, выживание расы — это несмешиваемость ее с другими расами. Но это не признак прогресса в том понимании, в котором его понимают на Западе.