Dominium Mundi. Властитель мира - Франсуа Баранже

Ничего особо нового, подумал он. Легко критиковать или кричать об опасности, сохраняя анонимность. Однако он был готов к худшему. Следовало признать, что в листовке отчасти содержалась правда. Разумеется, преувеличенная, но все же правда. Что касается Роберта Дьявола, например, то кому, как не Танкреду, знать, что это отъявленный бандит, недостойный своего благородного титула.

А если эти бунтари обладают точной информацией о некоторых баронах крестового похода, то почему бы и другим их утверждениям также не быть частично истинными? Разумеется, Танкред не был так наивен, чтобы не узнать старые приемы клеветы, когда зерна истины смешиваются с ложью, чтобы зародить сомнение. Однако его смущал сам тон листовки. Это не походило на зажигательную агитацию, скорее на методичную обвинительную речь.

Голландец опытной рукой поставил перед ним две кружки пива. Танкред обмакнул губы, потом глянул на мессенджер: 9:34. Он спросил себя, куда подевался Льето, опаздывать не в его духе.

Полчаса спустя фламандца все еще не было. Даже мелкими глотками Танкред уже осушил половину своей кружки, и ожидание начинало действовать ему на нервы. Таверна мало-помалу наполнялась народом, почти все столики были заняты. Офицеров здесь было мало. Как правило, они проводили время в своем кругу, а не в общественных местах. Молодых рекрутов тоже немного; их скорее можно было увидеть в нескольких модных барах, которые тоже имелись на борту, – как, например, знаменитый «Вавилон» в четвертом секторе.

Танкред вытянул под столом ноги и похрустел позвонками, чтобы расслабиться. Вот уже несколько минут, сам не понимая почему, он чувствовал, как в желудке завязывается узелок тревоги, как если бы он лажанулся на маневрах и знал, что его ждет разнос. Но сейчас для этого не было никаких оснований. Сегодняшний день не омрачило ни одно неприятное событие, не было никаких ссор, так что напрасно он ломал себе голову, объяснений этому гнетущему чувству не находилось.

Потом в памяти всплыл тот странный навязчивый сон с его чередой абсурдных и не связанных между собой картин. Не он ли стал источником теперешнего смятения? Чем больше Танкред вспоминал, тем сильнее ощущал, как его охватывает глухое беспокойство. Что мог означать подобный сон? Если только он вообще означал хоть что-то. Из каких забытых событий в его жизни это сновидение черпало сцены и образы, перемешав их без всякой логики до такой степени, что они становились совершенно невразумительными?

Вдруг, грубо вырвав его из размышлений, с грохотом распахнулась входная дверь и в зал ворвался задыхающийся Энгельберт. В два шага он оказался у столика лейтенанта:

– Танкред! Идем, скорее!

Выражение его лица мгновенно сработало в голове Танкреда как сигнал тревоги. Он понял, что случилось что-то серьезное. Вскочив, он без колебаний ринулся вслед за фламандцем, который уже выскакивал из таверны.

– Эй! А платить кто будет? – закричал Голландец.

– Запиши на мой счет! – бросил Танкред, выбегая за порог.

Он следовал за Энгельбертом, который со всех ног мчался по главной артерии палубы Е.

– Что случилось? – выдавил он между двумя вздохами.

– Льето… – ответил Энгельберт. Ему пришлось резко затормозить, чтобы не налететь на двух женщин, которые их не заметили. Но он тут же бросился дальше. – Он вызвал меня из прачечной, где работает Вивиана, там вроде что-то серьезное.

– Тогда поторопимся! – ответил Танкред, прибавляя ходу.

Хотя коридоры в этот час были малолюдны, им приходилось лавировать между людьми, которые с удивлением глядели на двух бегущих сломя голову молодчиков.

После долгих минут бешеной гонки они наконец добрались до центральных прачечных «Святого Михаила». Сюда ежедневно свозили тонны грязного белья. Каждый комплект одежды обрабатывался за несколько часов, а затем отправлялся обратно, туда, откуда поступил, уже выстиранным и, если речь шла об умных тканях, реактивированным.

Они промчались через большие пустынные залы – ночью здесь никто не работал, – заваленные огромными грудами белья, выложенными рядами перед десятками стиральных машин. Когда здесь не было людей, место приобретало несколько ирреальный вид. Задыхаясь, Энгельберт бросил:

– Льето сказал, что он на складе L!

Но Танкред уже засек лучик света в глубине помещений и бросился в том направлении с криком:

– Туда!

На другом конце прачечных, за простой складской дверью, их ждало жуткое зрелище.

Втянув голову в плечи и содрогаясь от спазмов, Льето стоял на коленях перед лежащей на полу какой-то темной массой. Танкред остановился как вкопанный, едва оказавшись в помещении. Первое, что его поразило, – запах. Тошнотворный запах горелой плоти, едкий и сильный. Потом он осознал, что спазмы Льето – это на самом деле рыдания, и импульсивно двинулся было к нему, чтобы ободрить и предложить помощь, какова бы ни была причина его скорби. В это мгновение он понял, над чем склонился его друг. И, оцепенев от ужаса, замер на месте.

Энгельберт позади него первым медленно двинулся вперед, словно тоже догадался, какая трагедия здесь разыгралась. Неуверенными шагами Танкред последовал за ним. И мрачное предчувствие, охватившее его при входе в склад, стало реальностью. Перед Льето на полу лежало нечто в форме человеческого тела, обугленного, застывшего в чудовищной судороге боли.

– Господи… – пробормотал Энгельберт, осеняя себя крестным знамением.

Танкред, хоть и закаленный долгим пребыванием на полях сражений, почувствовал, как его захлестывают эмоции. Лицо жертвы было неузнаваемым, но некоторые части тела избежали ожогов, и среди них ясно различалось изящное женское запястье, обвитое тонким серебряным браслетом. Браслет был подарком Льето. Он преподнес его Вивиане в конце первого месяца их любовной истории.

Танкред упал на колени рядом с другом и выдохнул:

– Господи, смилуйся над ее душой…

Дрожащей рукой Энгельберт осенил крестом голову усопшей и срывающимся от волнения голосом, с катящимися по щекам слезами, глухим голосом принялся читать:

* * *

Три часа ночи. Все обитатели каюты 48–57 спали глубоким сном.

Льето лежал в своей ячейке, свернувшись на боку почти в позе зародыша, с закрытыми глазами. Его грудь медленно вздымалась в ритме дыхания. Энгельберт, сидя на краю койки, держал брата за руку, не сводя с него глаз. Льето казался совершенно неподвижным. Брат отпустил его руку, поправил одеяло и бесшумно поднялся. Протирая красные от усталости глаза, он присоединился к Танкреду, сидящему немного в стороне.