Каблуки в кармане - Этери Чаландзия

Нет, я не изнежена креветками в вине и морскими солями в джакузи. Конечно, я не откажусь ни от одного, ни от другого, но, когда однажды на даче отключили свет, газ и горячую воду, я тихой сапой таскала ведра из колодца, грела их на костре, в темноте скребла кастрюли и жарила картошку. И не жужжала. Да, потом в городской квартире я три дня не выходила из душа и всеми известными способами выковыривала грязь из-под ногтей, но тогда на даче все было весело и непринужденно. Ни о каком веселье в этой двухместной душегубке дальнего следования не было и речи. Не прошло и пары минут, а уже было жаль мужчину, себя и потраченных денег. Надо сказать, что и мужчина, который в быту неприхотлив, как ястреб, и гораздо меньше меня восприимчив к отсутствию комфорта, на этот раз тоже не без удивления рассматривал потрескавшиеся стены и продавленные полки, покрытые тюремными одеялами. Особенно его внимание привлекло черное от копоти окно со следами распавшихся на составные части погибших насекомых.

Тем временем я корила себя так, словно развязала арабо-израильский конфликт. А ведь я известный ловкач. Я всегда подстраховываюсь и тащу в дорогу свою любимую подушку с накрахмаленной наволочкой и упаковку проверенного снотворного. Я понимаю, что ни один поезд и самолет никогда не сравнятся с моей спаленкой, но и спаленка сама собой никогда не улетит в Париж. Поэтому приходится идти на компромиссы. Чуть что не так – раз подушку под голову, а если совсем кранты, стюардессы лают и проводники огрызаются – полтаблетки и всем до свидания. Но в тот рейс я почему-то собиралась как на праздник и, естественно, не взяла ни того, ни другого. Ни отравы, ни парашюта. Страшно хотелось выпить, но время упорно замерло где-то между семью и восемью утра, и до выпивки была явно долгая дорога.

Под мои душераздирающие стоны мы тронулись. В двух пакетах, что принес веселый проводник, пропахший спиртом и чесноком, лежало две спрессованные массы серого цвета. Я взяла эту гадость и вежливо поинтересовалась, когда принесут постельное белье. «Так це ж оно и е!» – доложил совершенно счастливый человек и содрал деньги за эти саваны для бездомных собак.

«Е, е, е, е, е!» – пропел любимый и вышел из купе. Я осталась смотреть на два сырых комплекта, из которых ни одна химчистка мира была не в состоянии вытравить память о тысячах чужих немытых тел и голов. Я поклялась, что буду спать стоя, но тут с новостями вернулся перевозбужденный мужчина. После того как он вкратце, щадя мою психику, описал отхожее место, в котором толчок болтался на одном креплении, с потолка капало, а в раковине плескалось, я решила, что с помощью медитации мне удастся приостановить естественные процессы в организме и продержаться до прибытия в гостиницу. Я надулась и перестала пить. Через пятнадцать минут я поволоклась в конец вагона.

Дверь в туалет зловеще поскрипывала на одной петле и призывно приоткрывалась от хода поезда. «Так обычно и бывает, – подумала я, зажав нос руками, – как ни в чем не бывало говоришь: «Я пошла в туалет», и там с тобой обязательно что-то случается». Тот туалет был просто шедевром. Его нужно было вырезать из вагона, поместить в куб под стекло и установить в музее Прадо. Народ со всего света смог бы посмотреть на отхожее место вагона первого класса поезда двадцать первого века. И еще время от времени нужно было бы выпускать зловонную струю воздуха на потрясенных зевак, создавая им объемную и реалистическую картину… Для меня в тот момент она была сюрреалистической. Казалось, в этот туалет ходили не люди, а лошади. Я сама полминуты верила, что я лошадь. Лошадь, которая старалась попасть в прыгающий унитаз. Лошадь, которая даже не смогла помыть после этого унижения руки.

А в купе меня уже ждал дрожащий от нетерпения мужчина. Я обрадовалась, подумала, что он сейчас будет меня утешать и успокаивать, но я ошиблась. В этом поезде все были за себя, и даже влюбленные понимали, что из чувств надо извлечь пользу. Оказалось, принесли чай, и он ждал меня, чтобы я попробовала его первой. Я посмотрела на мужчину, на чай, еще раз на мужчину и впервые в жизни твердо сказала: «Сто долларов!» Он упал на пол. Я недрогнувшей рукой вынула деньги у него из кармана и отхлебнула кислого и теплого пойла.

– Г-но полное, – честно сказала я и легла на нары, лицом к стене.

А где-то в 24 часах езды лежало под солнцем сонное зимнее море…

Ночью мне приснилось, как большие хищные звери разделывают меня на ужин. Они обстоятельно обсасывали плечо и обдавали его зловонным и горячим дыханием. Потом из одного сна я выпала в другой, и мне пригрезилось, что я в поролоновом костюме морковки раздаю бумажки на сорокаградусной жаре в незнакомом городе, а в магазине напротив разливают воду со льдом. Я мечтаю перебраться через дорогу, но мне почему-то нельзя. Я закричала, чтобы мне принесли стаканчик… и с этим криком проснулась и села на кровати. Ну то есть на нарах. Судя по всему, любимому снилось что-то похожее. Он дышал, как щука, выброшенная на берег, и издавал глотательные звуки. Немудрено. Купе превратилось в двухместную парилку. Я, моя одежда, журнал и книжка, на которой я заснула, мужчина и то, в чем он заснул, – все было насквозь мокрым. Оторвав прилипшие страницы от лица, я выпала в коридор.

Тут важно понять, что человек я воспитанный и робкий. Обычно я слегка смущаюсь, когда вынуждена сообщить на кассе, что меня слегка обсчитали на пару тысяч. Нет, мне хватает смелости сказать об этом, но я говорю так сладко, так душевно, что мне без скандала и даже с видимым удовольствием возвращают недостачу. Но там, в раскаленном вагоне, пропахшем мочой, салом и капустой, со мной что-то случилось. Как раненая пума я моталась с проклятьями по коридору, ломилась в закрытые двери и пыталась отыскать проводника. Он был необходим, чтобы отключить печи. Естественно, его не было нигде. Я даже в самовар постучала – тишина. Я постояла, подумала, сорок раз выругалась и бросилась на окно. Всем своим тщедушным телом я повисла на ручке, но это было бесполезно. Заколоченное окно преспокойно ехало на юг. Со мной или без меня, ему было все равно. Судя по тому, как заливисто храпели за дверями, кроме меня, тут всем было неплохо. В этом вагоне можно было посадить бананы и до конца поездки собрать два урожая. Я рванула в тамбур. Там выл полярный ветер и мела арктическая метель. На стенах образовалась ледяная корка, в которой просматривалось бледное лицо снежного человека…

Когда через час неизвестно откуда возник довольный и счастливый проводник в козьем свитере поверх рубашки, мне тоже было уже почти все равно.

– Отопление выключи, сволочь, – спокойно произнесла я и ушла в купе.

Похолодало в вагоне только на подъезде к вокзалу. А до этого к нам в купе только ленивый не сунулся. Глубокой ночью на границе две страны прямо-таки дрались за честь прошмонать наш чемодан и найти-таки между лифчиками и носками сбонденный «Кохинор» или мешок огнестрельного оружия. Ничего подобного у нас не было, от этого службы злились и искали еще упорнее. Я оказалась не похожа на свою фотографию в паспорте, а мужчина – виноват в том, что за время пути у него выросла борода, и нас, не «снимая шинелей», все время пытали, сколько мы везем валюты, с какими целями пересекаем границу, верим ли в единую, святую, соборную и апостольскую церковь или поклоняемся сатане. Мы уже ничего не соображали, как вдруг по коридору пронесся слух, что в соседнем вагоне везут контрабанду точилок и ластиков, все плюнули на нас и испарились. По коридору медленно прошла сонная равнодушная овчарка. Я заснула.