Адмирал - Шон Дэнкер

ИИ, управлявший «Мстителем», не позволил бы нам врезаться в пик, а больше тут налетать было не на что. На планете не было никаких гор. Возможно, шпили и являлись ее горами.

Монолиты сплошь и рядом протыкали туманное одеяло, укутывавшее планету. Некоторые возносились так высоко, что их черные верхушки будто терялись среди звезд.

Под нами бесконечно тянулся туман; клубился, вздымался и падал волнами. Иногда в случайные прогалины можно было разглядеть черную поверхность. Мне уже доводилось видеть планеты с очень скудной цветовой гаммой, но такой – еще никогда.

Черная почва была изрезана трещинами и заусенцами; туман истекал из бесчисленных разломов и провалов.

Я не мог понять, сам ли туман люминесцировал или зеленое сияние на этой стороне планеты порождал свет трех слабеньких солнц и примерно дюжины лун.

Если эта система и имела название, я его не знал, – но планета была странной. У нее были целых три солнца – и темная сторона. Тонко, очень тонко.

Я был рад, что мы сели на этой стороне.

Звезды стояли на месте. О том, что мы двигались, говорили только пики, проплывавшие по сторонам.

Мне не очень-то нравился этот пейзаж. Я предпочитал зеленую траву и голубые небеса. Большинство терраформированных миров, в особенности эвагардских, делались по образу и подобию Старой Земли. Крупные города снабжались светоусиливающими полями, воспроизводившими освещенность от земного Солнца и его цветовую температуру. Для выживания в новых экосистемах использовали генно-модифицированные растения из довольно ограниченного списка, которые интродуцировали таким образом, что получалась приличная иллюзия эволюционного процесса.

С этой планетой такого не получится. Здесь нет ничего, кроме холодных черных камней. Кристаллов. Тумана. Даже корабль сюда не посадишь без большого риска. У этой планеты нет никакого будущего.

Я мечтал о теплом предвечернем времени, прохладном ветерке и холме, на склоне которого, поросшем густой травой, так удобно лежать.

Во время войны я проводил много времени в своем саду. Все время, которое удавалось выкроить. Сад был просторным, по-декадентски запущенным, но при этом не настолько большим, чтобы можно было действительно забыть о том, что я нахожусь на космической станции.

К тому же, когда началась война, посещение планет стало далеко не простым делом. Проще говоря, во время войны препятствия стояли повсюду. Все правительства начеку, все министерства обороны лихорадочно ищут шпионов. Путешествия, особенно на миры, имеющие стратегическое значение, превратились в пытку.

После перемирия положение стало лишь немногим лучше. Если императрица сможет на переговорах убедить Содружество сдаться и принять мирный договор на удовлетворительных условиях, возможно, положение постепенно нормализуется. Но мирные переговоры должны были начаться лишь через несколько недель.

Но для посещения этой планеты никаких ограничений существовать не могло.

Я всмотрелся в указатели пройденного расстояния и расхода энергии и тут же заставил себя отвести взгляд. Какой смысл переживать из-за этого? Мы могли лишь попытаться приготовиться к внезапному окончанию полета. Я очень наделся, что краулер благополучно путешествует на крыше флаера. Он понадобится нам раньше, чем того хотелось бы.

Ну, а сейчас мы могли позволить себе отдохнуть. Мне, в частности, требовалось отвлечь мысли от наркотической ломки. Сколько времени прошло с тех пор, как мы выбрались из «спальников»? Я не мог этого сказать даже приблизительно. Было бы хорошо скинуть скафандр, но его пришлось бы тут же надевать снова – ведь другой одежды мы не захватили.

Даже после выхода на поверхность и многочисленных падений внутри корабля сверкающий белизной материал почти не запачкался. Эвагардские технологии не знали себе равных. Я невольно подумал о том, как выглядели бы наши приключения в погибающем корабле, если бы нам пришлось пользоваться скафандрами, сделанными в Содружестве. Или ремонтными скафандрами, что было бы еще хуже. Да, эти технологии разделяла пропасть.

Я улыбнулся и стал смотреть по сторонам.

Планета была ужасна, но в ее шпилях, непроницаемых тенях и тумане было мрачное величие. Это зрелище действовало гипнотически.

– Лейтенант, как вы себя чувствуете? – Дейлани все так же смотрела перед собой остановившимся стеклянным взглядом. Она оказалась на совершенно незнакомой территории.

– Я в полном порядке, адмирал.

Я поверил ей. Вернее, поверил, что Дейлани пребывала в порядке настолько, насколько позволяла ситуация. Было совсем не трудно впасть в эйфорию от того, что нам – в общем-то, чудом – удалось спастись и забыть, что наше будущее все еще оставалось совершенно неопределенным. Хватит ли у нас энергии и воздуха для того, чтобы добраться до места назначения? И если хватит – что нас там ждет?

Эти вопросы неотвязно тревожили всех пассажиров флаера.

Последовательное нарастание наших трудностей и отсутствие выбора немного облегчили для меня бремя принятия решений. Досадно было, что так получилось с практикантами: борьба за выживание на какой-то никчемной планете, находящейся настолько далеко от цивилизации, что девять из каждых десяти обитателей галактики понятия не имеют о ее существовании, – не самое лучшее начало блестящей карьеры в вооруженных силах Империи.

Подобная борьба полностью противоречила эстетическим основам эвагардского мировоззрения, которое настолько глубоко вбили в этих троих, что о переменах в нем пока что и речи быть не могло.

Дейлани же нечаянно приоткрыла мне кое-что из своего прошлого – вроде бы всего каплю, но этого мне хватило, чтобы простить ее параноидальную бдительность.

Коэнгард являл собой не город, а развалину. Естественно, не в прямом смысле этого слова. В духовном. Эмоциональном. Социальном.

Остатки города никак не выглядели грязным пятном на репутации императрицы, напротив, их можно было рассматривать как почетный знак. Там произошло восстание под бестолковыми идеалистическими лозунгами. Такое время от времени случалось в Империи. Каким бы прогрессивным и замечательным ни был Эвагард, по большому счету, сквозь все вуали и иллюзии свободы и демократических процессов рано или поздно проступал лик императрицы.

Люди могли избирать и быть избранными, могли что-то менять, могли достигать власти и могущества. Они могли влиять на Империю.

Но императрица, при желании, могла в любой миг свести на нет все их усилия. Ее слово до сих пор оставалось законом. Оно было окончательным и бесповоротным.

В населении всегда была, есть и будет малочисленная прослойка, которую такое положение не устраивает.

Как правило, проявления антипатии к императрице были безвредны; их даже, не без иронии, защищали данные самой императрицей законы о свободе слова. Но порой дело оборачивалось худо, что и случилось в Коэнгарде. Развернувшееся там движение набрало такую силу, что императрице пришлось вмешаться.