Семён Светлов - Алексей Лукшин

Тарас и Эдик разом оживились и, перебивая друг друга, затараторили, развеивая сомнения и предубеждения, посеянные Машей.

– Семён, как можно? – серьёзно отчеканил Тарас и осуждающе помотал головой. – Ты плохо обо мне думаешь, – его глаза испытующе смотрели на Семёна. – Дело твоё, конечно. Тебе лучше знать, – он не сводил с друга глаз.

– Я же твой брат, а ты сомневаешься. Завтра же пусть приходит и читает. Нельзя так, правда, Тарас – сказал Эдик и льстиво подластился к нему.

Тот не замечал его. Эдик, глядя на родного брата, продолжал:

– Он же компаньон. Хочет как лучше.

Все замолчали. Неловкую тишину прервал Тарас:

– Она хоть в решении вопросов пускай участие принимает. Ты только скажи. Мы же не против.

Он обернулся и громко крикнул в дверной проём, надеясь, что жена Семёна должна услышать:

– Слышишь, Маш?

Но Семён тихим голосом остановил его:

– Потом. Видно будет.

Друзья попрощались. Перед самым уходом Тарасу на ухо что-то сказал до этого всё время молчавший общий знакомый. Тарас вернулся к комнату и громко задал вопрос, адресованный непонятно кому и в то же время всем, а именно Маше и Семёну.

– Вам, может, надо чего? Вы скажите, не стесняйтесь.

На эти слова в коридор из другой комнаты вышла Маша. Она смотрела поочерёдно то на Тараса, то на Семёна и ждала, что скажет муж, а он гордо отказался.

– Всё есть, не видишь?

Но Тарас на всякий случай ещё раз предложил:

– Свои люди как никак. Близкие, можно сказать. Нам не безразлично. Говорите. С нас не убудет – с этими словами он обернулся на товарищей в поисках поддержки.

Эдик закивал:

– Как же! Никаких разговоров не может быть. Это святое.

Общий знакомый стоял всё с тем же ошеломлённым лицом.

«Пипец», – думал он о Семёне и обо всём, что видел и слышал. «Не дай бог»!

«Тарас. Позвонит раз в неделю, спросит на отъе… бис, как дела, и поминай, как звали. Пришёл с пустыми руками к другу. Для видимости хоть бы захватил чего-нибудь. А тут всей шантрапой привалили. Привёл, шельма, себе подобных. Прости… господи, меня понесло. Может, люди хорошие! Нет, нельзя плохо думать о людях».

Дверь за ними закрылась. На душе стало спокойно.

Андрей Философ всё ещё сидел на бугре возле дороги, образованном когда-то в советское время проезжавшими здесь лесовозами. Теперь земля на возвышенности была сухой, влагой не пропитывалась. Мягкая, покрытая густой травой почва, служила удобным местом для перекуров. Андрей налил из термоса клюквенного горячего морса и по глотку отпивал. Мысли улетели в то время, когда никто и не подразумевал, что Семёну выпадет такая участь. Отрывочные воспоминания, как пазлы, составлялись в общую картину их взаимоотношений.

Через полчаса Андрею позвонил Эдик Светлов. Андрей, взглянув на номер, ответил не сразу. Уставился на экран и к той картине добавил и Эдика, родного брата Семёна. Какое место в их отношениях занимал этот человек? Он окрестил его «этот человек» и подобрать более нужное и правильное слово, чтобы определить его жизненную позицию, не счёл необходимым. На ум пришло, что в их с Семёном отношениях никакой роли Эдику отведено не было. Прозвище ему бы дать – подвох. Самый настоящий подвох! Андрей приложил телефон к уху:

– Слушаю.

– Не отвлекаю? Я на две минуты, – надрывный голос прерывался всхлипываниями.

– Говори.

Андрей усомнился в тех мыслях и том значении, которые он придал этому, (всё-таки) человеку. Другого слова опять не пришло.

– Андрюх, посоветоваться надо. Насчёт священника. У тебя ведь есть знакомые. Как делается, даже не знаю.

– Никак не делается, – спокойно ответил Андрей.– Приезжает и всё встаёт на свои места.

Он посмотрел на молодую берёзу и вскинул голову к небу. Чистому и безоблачному. Голубому и ясному. «Хорошая погода какая! Надо в такой день думать об этом?»

– Считаете, пора?

– Ну. Ну да.

– Ладненько, – Андрей закрыл глаза и глубоко вздохнул, – я позвоню.

– Переживаю. Священник приедет, а Семён-то как воспримет? В кино видел и только. Боюсь.

– Чего? – удивился Андрей

– Семён всё поймёт, разозлится.

– Не разозлится. Скажите – я велел. Святой отец якобы о его здоровье пришёл помолиться. Если спросит.

– Всё равно страшно.

– Бояться надо, чтобы успеть покаяться ему дать. На этот раз поздно не будет. В отличие от него мы не опоздаем! Эдик, – он сделал паузу, – страшно, если не успеем. Сейчас от нас зависит, не от него. Звоню – ждите.

Он отключился. Голос Эдика слегка смутил его.

«Переживания о брате очистили его душу и разум».

Андрей закурил. Взял в ладонь пучок зелёной травы. Сжал и вырвал её.

«Интересная мысль. Похоже, скорбь людская делает человека чище, а помыслы благородней. Под гнётом переживаемой трагедии из сущности человека выдавливается всякая нечисть. Это можно использовать в воспитательных целях. А можно, – он усмехнулся пришедшей на ум идее, —можно и в своих целях. Человек расслаблен и безволен. Готов довериться. Прояви к нему благодушие. Он потечёт. В этом состоянии будет готов слушать, подчиняться и жертвовать последним в твою пользу. А когда придёт в себя? Н-да. Будет поздно. Падок этот Эдик. Человек! Одним словом – человек! Падки люди на всякие переменчивости. Все вокруг. И беды с людьми оттого. Навоображают невесть чего».

Андрей снял сапоги и вытянул ноги: пусть подышат. Разгорячённые ступни обдало приятным ветерком. Достал из сапог стельки и кинул на метр от себя подсушить. Прикинул, откуда ветер, и направил сапоги голенищами в ту сторону.

«В такой день сидеть бы вот так. Да! И не вставать, пока не устанешь от долгого сидения».

Он мечтал о том, что уже случилось, как о несостоявшемся событии.

«Не наглядеться, не надышаться. Бывают дни: устал – сил нет, а радость и удовольствие во всём теле, в каждом пальце, в каждом ноготке и волоске. В каждом помысле и взгляде. Ресницы и те от радости иначе хлопают. Голова кружится от бессилия и счастья».

Поглядывая на телефон, Андрей оттягивал момент предстоящего разговора.

«Всё, пора. Как хорошо жить-то! Как хорошо! Сижу беззаботный – и ничего мне не надо, – он отогнал все до одной мысли прочь и застыл в состоянии блаженства. – Одну минуту! Где такую после выловишь?»

После такого открываешь глаза и смотришь на мир по-новому. Иные ценности перестали существовать, а кое-какие только появляются.

Кнопки на телефоне на фоне тишины пикали противно и раздражающе.