Любовный контракт - Софи Ларк

это нарастающее предвкушение внутри меня, когда я с замиранием сердца иду на кухню, представляя, как она повернется, как улыбка озарит ее лицо…

Я уже с ужасом думаю, что она уедет в конце недели.

Тео оживляет дом.

Она открыла все ставни и обрезала глицинию, закрывающую окна. Она положила ветки в старую лейку, и пурпурные цветы рассыпались, как фонтан, текущий в обратном направлении. По утрам она читает новости за чашкой кофе, а как только я вхожу в комнату, сразу же заваливает меня сообщениями о событиях дня.

Я могу привыкнуть к этому.

Но я не должен к этому привыкать. Я должен воспринимать это как временное явление — через пять дней она вернется в свою квартиру с тараканами. А через несколько недель после этого мы расстанемся навсегда.

Но это не значит, что я не могу насладиться ее лазаньей.

Тео уже опускает руки в мыльную воду. Я отпихиваю ее в сторону движением бедра.

― Я мою.

― Я уже начала!

― Ни за что ― моя мама убила бы меня, если бы я позволил тебе готовить и мыть посуду.

Тео бросает на меня быстрый взгляд.

― Ничего, что я сказала раньше? О твоей маме?

― Все нормально. ― Наши плечи соприкасаются, когда она занимает свое место рядом со мной. Наши руки встречаются, когда я протягиваю ей миску для вытирания. ― Тебе нравились ее фильмы?

Она кивает.

― Я смотрела «Затерянные в снегах» каждое Рождество.

У меня в груди снова щемит.

Риз, наполняющий кружку зефиром больше, чем какао, мои родители, играющие в криббидж, мамин смех, когда она переворачивает карты, я, потеющий перед камином, потому что умолял включить его, хотя на улице шестьдесят шесть градусов15. На экране телевизора, украшенного мишурой, молодая версия нашей мамы кружится по заснеженному Центральному парку…

― Мы тоже, ― говорю я.

― Твой отец не расстроился? Я не должна была…

― Он не расстроился. То, что ты здесь, пошло ему на пользу. Ему нравится с тобой разговаривать.

― Правда? ― Кончики ее ушей становятся розовыми.

Я знаю, что ей это необходимо, она откровенно призналась мне, что ей нравится заботиться о людях.

Я мог бы предположить, что она попытается позаботиться о моем отце. Но совершенно не верил, что это сработает.

― Ты должна была заметить, что сегодня он выглядел лучше. ― Я прочистил горло. ― Я благодарен тебе.

Тео опускает голову.

― Я ничего не сделала.

― Он точно не надевает чистую рубашку ради меня.

Она смеется.

― Мне нравится твой отец. Он честный.

― Это точно. ― Я бросаю на нее сердитый взгляд. ― И почему в этой фразе я слышу упрек?

Ее выражение лица дерзкое.

― Угрызения совести?

― Я честен. ― Я подхожу ближе. ― С тобой.

Она вздергивает подбородок, складывая руки на груди.

― Тогда поделись со мной, что сказал твой отец, когда уходил.

Я заведен.

― Откуда ты знаешь, что мы говорили о тебе?

Она пожимает плечами.

― Ты не такой уж хитрый. Так что? Я думала, мы притворяемся, что встречаемся?

― Не для него.

― Я думала, ты сказал для всех?

― Мой отец не знает Ангуса. Они никогда не встретятся.

Она хмурится.

― То есть правила не для всех? Ты так много говорил об этом ― о том, что мы не можем никому рассказать правду.

― Ну, ты не можешь.

― Но ты только что это сделал!

― Я сказал ― ты не можешь.

Тео возмущенно смотрит на меня.

― Разве это справедливо?

― Потому что моя лучшая подруга — не Мартиника.

Она из всех сил старается сделать вид, будто не понимает, что я имею в виду.

― Мартиника ничего бы не сказала…

Это так неубедительно, что я бросаю на нее долгий осуждающий взгляд и качаю головой.

― Тео. Я знаком с ней.

― Она бы никогда…

― Я говорил с ней. Она рассказала мне все о тебе за десять секунд. Это она дала мне твой номер социального страхования; я получил его даже не в результате своих исследований.

Тео прекращает попытки убедить меня и закрывает лицо рукой. Она делает вид, что сердится, но я на сто процентов уверен, что это потому, что она улыбается.

― Послушай, ― говорю я. ― Я понимаю, что она твоя лучшая подруга. Лично я нахожу ее восхитительной. Но, пожалуйста, давай не будем рисковать нашим временем, деньгами и, возможно, единственным шансом на эту сделку из-за неспособности Мартиники держать язык за зубами.

Тео вздыхает и опускает руку.

― Ладно.

Она соглашается, но мне не нравится, что она выглядит побежденной. Это расстраивает меня. Ее плечи ссутулились, а голова понуро опущена.

― Что не так?

― Ничего.

― Ну же. Выкладывай.

Она вздыхает, а потом выдает.

― Это отстой!

― Что?

― Лгать ей! Я не хочу звонить ей только для того, чтобы сказать неправду. Теперь мы меньше разговариваем, и это странно и несправедливо! Ты можешь нормально общаться с отцом, а мне не с кем поговорить о… всякой ерунде.

― Ты можешь поговорить со мной.

Она закатывает глаза.

― Не обо всем.

― О, я понял, в чем проблема… ты хочешь посплетничать обо мне.

― Или выпустить пар. ― Тео хмурится.

Нет ничего менее пугающего, чем хмурый взгляд Тео. Мне хочется обнять ее и поцеловать в нос, но это не поможет нашей нынешней ситуации. Более того, скорее всего, именно об этом она и хочет рассказать Мартинике: Мой фальшивый парень дарит мне снисходительные поцелуи, когда я на него обижаюсь.

― Почему ты улыбаешься? ― сердится она.

― Я не улыбаюсь.

― Ты же понимаешь, что я смотрю прямо на твое лицо?

― Хорошо. ― Ухмылка прорывается наружу. ― Ты меня поймала.

― Что, черт возьми, смешного?

― Ты мне скажи ― ты тоже улыбаешься.

― Нет, не улыбаюсь! ― Тео кричит, и при этом действительно улыбается.

Мы оба ухмыляемся как идиоты, с наших рук капает мыльный раствор.

― Соберись, ― я брызгаю в нее пеной. ― Ты нас выдашь.

Она смахивает полотенцем пену, посылая целое облако прямо мне в лицо.

― Я — Мата Хари секретов.

― Ты знаешь, что Мату Хари застрелили?

― Вот черт, ― кухонное полотенце Тео замирает в ее руках.

Ненавижу то, что я ей сказал.