Бесконечные дни - Себастьян Барри

Поймал-Коня-Первым показывается нам не сразу. Его парни ждут в дальнем конце глубокой лощины. Склоны поросли лесом – такие крутые, что удивительно, как это деревья там держатся. Темные хвойные рвутся к небу, как неподвижный огонь. Ближе к дну лощины – холодная стайка серебряных берез, как девушки на свадьбе. Сиу, мне кажется, изменились. Наряды больше не украшены перьями, а волосы будто парикмахер подстригал. Одеты они в чрезвычайно странный набор обносков белого человека – сплошные лохмотья. Здесь и там попадаются нагрудные пластины из тонкой стальной проволоки. Эти сиу не помогали нам в войне, и теперь их никто не любит. И все недавние дела тоже не добавили им популярности. Но майор сидит в седле прямо, вглядываясь – словно надеется увидеть дочь где-то рядом. Странная атмосфера окутывает нас – индейцев и солдат. Словно мы в мюзик-холле у мистера Нуна и сейчас начнется представление. Солдаты бегло переглядываются: никому не нравится блестящая обширная коллекция оружия в руках у индейцев. В том числе кинжалы и пистолеты. У этих индейцев какой-то такой вид, словно перед нами толпа бродяг. Никудышников. Их отцы владели всеми здешними землями, когда про нас тут и слыхом не слыхивали. А теперь по этой земле бродят сто тысяч ирландцев, китайцы, сбежавшие от жестоких императоров, и немцы, и голландцы, и уроженцы восточных штатов. Льются потоком, как бескрайнее стадо бизонов. Каждый, кто стоит перед нами, выглядит так, словно ему отвесили оплеуху. И не одну, а много, раз за разом. Темные лица щурятся из-под полей дешевых шляп. Бродяги – вот кто они такие на самом деле. Конченые люди. Так я думаю про себя. Тут из-за соседней рощицы выезжает Поймал-Коня-Первым. Я его уже много лет не видел. На нем военный головной убор с перьями и хорошая одежда. Должно быть, постарался особо ради важного дня. Лицо гордое и строгое, как у Иисуса в иерусалимском храме. Он едет на отличном, красивом коне и даже не старается сдержать его. Сарджон, оказывается, говорит на языке сиу. Он толкает какую-то речь. Майор в это время просто сидит в седле, благодушно и спокойно, словно парад на плацу принимает. Мне виден только его затылок. У него тоже форма почищена и вся как новенькая. Субалтерн как следует закрутил ему поля шляпы. Вероятно, спал на форме майора прошлую ночь, чтобы ее разгладить. Даже когда ряды индейцев слегка вздрагивают, расступаются немного и через этот проем выводят дочь майора, он не шевелится. Это осиное гнездо, и майор не намерен его ворошить.

Сарджон возвращается за Виноной, Старлинг Карлтон выходит вперед вместе с ней, и вот на полоске побитой морозом травы посередине обмен совершается. Поймал-Коня-Первым разворачивает своего жеребца и бьет его голыми пятками по бокам. Он, как солдат Конфедерации, бос. За ним трусит Винона. Индейцы текут прочь во внезапном единстве, словно воздух – толкающий их потоп. Вот Ангел Нил. Ей лет восемь-девять, не больше. Горящий лес и маленькая девочка. Она одета как молодая скво племени сиу. Майор пришпоривает коня и наклоняется к дочери. Хватает ее, как плохо перевязанный сверток, и забрасывает в седло, себе за спину. Все, кто хочет, могут слышать ее рыдания. Мы все как один разворачиваемся и едем назад.

В крови бывает старая печаль, уже ставшая второй натурой, и новая печаль, наполняющая безумием палаты рассудка. В моих палатах сейчас ярится хаос. Я покидаю Винону. Я думаю о том, что не смогу больше взглянуть в глаза Джону Коулу. Как я найду слова, чтобы рассказать ему? Если у тебя только нули, то, как ни складывай, единицу все равно не получишь. Этим вечером мы делаем привал – уже на полпути назад. Для офицеров ставят палатку, и она скоро наполняется светом ламп. Вокруг тянутся холодные черные равнины, и часовые тихо выпевают свои песни, словно приглушенные парящей над ними ночью из погашенных и непогашенных звезд. Отряды ложатся на ночлег – они по-человечески довольны. Сделано великое дело, спасено сердце их майора. Я вижу, как майор делает какие-то пометки на картах, а дочь сидит рядом. На складном походном столике – бокал вина, и свет играет в нем, словно рубин завис в воздухе. Время от времени майор взглядывает на дочь. Я рад, что вижу это. Но в голове у меня ярится хаос.

Мы уже два дня как вернулись в форт. Майор отослал дочь на сто миль к югу, в новый город при железной дороге, под охраной молодого лейтенанта и двух рядовых. Они будут сопровождать девочку всю дорогу до Бостона, а там передадут под крыло родни с материнской стороны. Ходят слухи, что майор намерен подать в отставку и переодеться в штатское. Наверно, ему надоели умученные суп-лимированные овощи. Что намерен делать я – разрази меня гром, не знаю. Я послал телеграмму с молодым лейтенантом, чтобы он отправил ее Джону Коулу. «Задержался делам тчк жди новостей тчк винона безопасности тчк». Три вранья за семьдесят пять центов.

Старлинг Карлтон теперь высокопоставленный офицер, так что поймать его непросто. В роте есть парень по имени Поулсон, капрал, как и я, родом из Джексона. Он из тех самых «прихвостней северян», воевал за Союз. Хороший мальчик с копной рыжих волос, такой густой, что фуражка на голове еле держится. Франтом его не назвать, но он честный парень. Субалтернам у капитана Соуэлла живется легко. Он религиозен и не любит божбы и ругани, так что разговаривать с ним порой бывает непросто. Я пытаюсь нащупать путь. Увидеть, куда идти. У майора Нила лицо все красное, и солдаты говорят, что он частенько упивается до потери рассудка. Наверно, ищет лекарство в бутылке. Он получил обратно свою дочь, но еще он получил две могилы, что день ото дня подтачивают его волю. Форт за эти годы разросся. В нем полно жен, полковых шлюх, опустившихся индейцев. Тысячи коней и конюхов. Армия по-прежнему держит разведчиков-кроу, и они отличные ребята. Сегодня вечером я отправляюсь выпить с ними – выведать, не знают ли они чего. Дружелюбные, спокойные парни. Весь вечер напролет они только шутят. Рассказывают анекдоты – длинные, закрученные, на смеси английского и кроу. Я не очень понимал, о чем идет речь. Но я понял, что про Винону они ничего не знают.

Еще день спустя я слоняюсь по лагерю, и вдруг что-то начинает происходить. Целых четыре полка поднимают и приводят в готовность. Только что отдыхали, а теперь все в строю. Роты собраны, кони бьют копытами и фыркают. Полки поведет майор, потому что полковник в отъезде, в Сан-Франциско. Так сказал Поулсон. Но куда мы, спрашиваю я. Никто не знает, отвечает он, приказы получим позже. Только один полк остается – оборонять крепость. Все остальные валят из ворот. Шеренга за шеренгой кавалеристов. Синяя змея в одну восьмую мили длиной. У нас пять новых орудий Гатлинга и целая батарея наполеоновских двенадцатифунтовок. Но погода стоит неподходящая для военных действий. Земля твердая и голая, и травы нет даже на равнинах. Должно быть, сделаем быструю вылазку и вернемся. Но точно никто не знает. Еще хуже то, что крысообразный немец Генри Сарджон до сих пор с нами. Он явно о чем-то страдает – едет, глядя в землю. Поулсон говорит, что майор не любит Сарджона, а я говорю, что его и мать родная, пожалуй, любила скрепя сердце. Мы едем точно тем же путем, что и раньше, и я не знаю, радоваться этому или бояться. Похоже, мы скоро снова увидим те же сосны и березы в том же овраге. Спускается ночь, но майор гонит нас вперед. Мы следуем своим путем под холодными звездами. Я пытаюсь что-то вытянуть из Поулсона, но он ничего не знает. Надо снова попытать счастья со Старлингом. Подъезжаю к нему. Эй, Старлинг, куда это мы едем? Ни слова в ответ. Он только смотрит вперед, но все же не удержался и метнул взгляд в мою сторону. Кое-как взошла робкая тусклая луна. Как лампа, в которой керосин на исходе. С первыми перстами восхода мы как раз подъехали к той самой V-образной лощине, что и в прошлый раз. Въезжаем через проход в верхней части. Дальше – склон из серого камня и крапчатый снег. На средней дистанции от нас – ручеек, изо всех сил ловящий лучи солнца. Ниже ручейка лежит палаточная деревня, где живет Поймал-Коня-Первым. Что все это значит, во имя долготерпеливого и многомилостивого Господа?