Пять допросов перед отпуском - Виль Григорьевич Рудин

оставить его местом моления. Фракция ХДС уполномочила меня одобрить предусмотренное планом увеличение количества магазинов, ресторанов, кафе, но мы хотели бы услышать более детальное разъяснение по характеру этих столь необходимых для населения заведений: будут ли они все государственными или кооперативными, и какая доля останется в руках самостоятельных владельцев?

Алексей Петрович внутренне усмехнулся — что значит адвокат! Ответил на запрос инженер Кауль от фракции СЕПГ:

— Уважаемые дамы и господа! Товарищи! Храм в княжеском парке — наша национальная гордость. Он принадлежит всем — и верующим, и неверующим. В храме сохранились величайшие творения искусства — достаточно сказать о статуе Христа, созданной знаменитым Людвигом Юппе в двадцатых годах шестнадцатого века, о витражах. Мы полагали, что подобные шедевры должны быть доступны всем, кто любит Германию, немецкий народ, его историю и творения его рук. Эти шедевры не могут быть монополией верующих. Что касается молитв, то в распоряжении евангелической и католической общин остаются церковь на Луитпольдерштрассе и две церкви в Новом городе. Нам кажется, этого вполне достаточно. Теперь о частных предпринимателях. Очевидно, уважаемый коллега Ханке согласится со мной, что просто невозможно заранее предусмотреть, кто и когда из владельцев захочет расширить свое предприятие, основать новое или ликвидировать старое. Мы предлагаем поэтому соединить в проекте предприятия кооперативного и частного секторов и определить их общий рост на 5-7 процентов...

Алексей Петрович чувствовал себя именинником, но ему казалось неуместным показывать, как он рад за них, за этих людей, с которыми делил последние годы радости и печали, и он был, как и они, сосредоточен и серьезен.

Слово получил молодой Хорст Штарке, член правления СНМ. Он говорил толково и рассудительно — о детях, о молодежи, о тех, кто возьмет судьбу народного строя в свои руки через пятнадцать-двадцать лет. Он предложил создать на берегу Фалькензее — Соколиного озера — пионерскую республику. И вот уже явно заинтересованный Кауль читает переданный ему листок с наметками и подчеркнуто уважительно именует Хорста Штарке коллегой, а тому Хорсту от роду всего девятнадцать, и у Кауля младший сын на два года его старше. Потом пошло обсуждение: где взять рабочих, деньги, материалы; могут ли помочь русские власти; согласятся ли рабочие столярных мастерских, кирпичного и цементного заводов поработать один-два часа в неделю сверхурочно...

Алексей Петрович, чувствуя, что прения идут к концу, глянул на часы — время обеденное. Действительно, бургомистр дал заключительное слово Каулю, и тот в двух словах подвел итоги: план всеми фракциями одобрен, фракция СЕПГ благодарит коллег за деловое участие в обсуждении. Затем он сделал паузу, обвел зал внимательным взглядом и заговорил чуть замедленно, словно давая людям возможность вдуматься в его слова:

— Дамы, господа! Товарищи! Я уполномочен фракцией СЕПГ обратить ваше внимание на тот печальный факт, что на западе нашего отечества, в так называемой федеративной республике, события принимают явно неблагоприятный характер — неблагоприятный для дела демократии и мира. Там у власти вновь встали те люди, которые дважды в этом столетии ввергали наш народ в национальные катастрофы. Те самые люди, которые растлили и обманули немецких мужчин и юношей и их руками творили злодеяния. Демократические силы Германии не могут оставаться равнодушными — история нам этого не простит! Демократические силы нашего народа в сложившейся обстановке имеют право, обязаны найти свое государственное воплощение. Это даст нам возможность строить новую жизнь, используя не разрозненные силы каждого округа и города, а опираясь на единую волю восемнадцати миллионов, населяющих нынешнюю Восточную зону. Поэтому мы предлагаем обратиться с письмом к Советской военной администрации, к руководству Демократического блока и в этом письме изложить наши доводы в защиту создания здесь, в Восточной зоне, самостоятельного государства...

Алексей Петрович торопливо записывал, не замечая даже, что пишет по-немецки: ручка так и летела по блокноту. Вот оно, дыхание истории! Слова Кауля ловили в напряженной тишине, только Георг Ханке — он сидел в первом ряду, справа от Алексея Петровича, — чуть слышно шептал: «Это раскол... Это раскол...»

Из магистрата Алексей Петрович вернулся часа в три.

Он был радостно возбужден, ему не терпелось доложить полковнику Егорычеву о совещании — точнее, о заявлении Кауля, ибо прекрасно понимал политическое значение этого требования: провозгласить в Восточной зоне суверенное государство немецких рабочих и крестьян. Но полковника все еще не было, и Алексей Петрович с досадой подумал, что если комендант до шести не вернется, то, чего доброго, можно опоздать на концерт Карин — она сегодня выступала в зале Общества советско-германской дружбы. Впрочем, на второе отделение он все равно успеет...

Дверь отворилась — лейтенант Почепко ловко бросил правую руку к козырьку, четко и как-то очень весело доложил:

— Товарищ майор, к вам двое посетителей!

Он шагнул в сторону, и за его спиной оказались Арно и Райнер, сын фрау фон Амеронген.

В сердце Алексея Петровича толкнулось было дурное предчувствие — что-то случилось с Карин! — но глазенки у Арно были ясными, и улыбка на довольном лице, и он ощутил радостное облегчение, будто и впрямь его миновала бог знает какая беда. Но заминки этой хватило — Арно успел подойти, обнять за шею:

— Гутен таг, онкель Алексис!

Спасая положение, Алексей Петрович с неким подобием улыбки притянул к себе и Райнера, обнял обоих.

— Ну, ребятня, выкладывайте, что вам от меня надобно?

Оказалось, надо было Райнеру: его прислала мать, чтобы он, Райнер, попросил господина майора помочь им отыскать могилу погибшего в России отца Райнера, майора Гуго фон Амеронгена. И заодно проверить, — на всякий случай, — нет ли его среди оставшихся в России военнопленных. Арно же пришел с Райнером сам, вроде бы из мальчишеской солидарности, а на самом деле убедиться, что Райнер не болтает и что Алексей Петрович — онкель Алексис — действительно работает в русском доме. Арно ведь никогда не видел Алексея Петровича в военной форме, в кителе с ясными пуговицами и сверкающими золотом погонами (ради утреннего совещания Алексей Петрович надел парадный мундир...).

Алексей Петрович обернулся к Почепко:

— Уловил, о чем речь? Ну и плохо, что не уловил. Я тебе сто раз говорил: учи язык, другой такой возможности не будет! Иди пока в приемную, я им одну бумагу сочиню, потом тебя вызову.

Положение было вроде спасено, и вроде бы Юра Почепко не приметил, как был ошарашен Алексей Петрович. Он написал запрос, протянул вошедшему на звонок лейтенанту Почепко:

— Перепиши, будь добр, своей рукой. А то у меня, как у медика, почерк неважнецкий. И