Пион не выходит на связь - Александр Аввакумов

***

Вечером в здании НКВД состоялось совещание, на котором, кроме руководства наркомата, присутствовало партийное руководство республики. С докладом выступил начальник наркомата полковник Штемберг. В своем докладе он обвинял руководство предприятия в попустительстве врагам народа, говорил о недостаточной работе с охранниками, которые позволили пронести на территорию предприятия взрывное устройство. То, что это диверсия, никто из присутствующих на заседании уже давно не сомневался. После него выступил директор завода, а затем главный инженер. Оба заверили руководство республики, что остановки предприятия не будет, чем сильно обрадовали их. После совещания Горшкова пригласил к себе начальник отдела.

– Что у тебя по радисту? Тянуть больше, товарищ Горшков, нельзя. Руководство наркомата взяло этот вопрос на особый контроль и требует, чтобы мы с тобой форсировали эту операцию. Ты не мальчик и, наверняка, сам хорошо понимаешь, что после диверсии на пороховом заводе Москва потребует чьей-то крови. Вот наши и решили, что лучшим ответом будет ликвидация немецкой агентурной сети в городе.

– Товарищ капитан! О какой сети идет речь? Ведь у нас с вами пока ничего нет. Это лишь наши догадки.

– Ты это брось, Горшков. Сеть есть, и твоя задача вытащить ее наружу. Сам посуди, радист – это раз, водитель – это два, кто-то из Юдино – это уже три, и кто-то из комендатуры. Разве это не сеть? Да ты не стой, садись. Давай докладывай, что ты там наработал?

Александр посмотрел на раскрасневшееся лицо начальника отдела, на его блестящие от возбуждения глаза и невольно подумал, что начальнику, похоже, накрутили хвост, вот он и хочет показать им, что у нас кое-что есть. Возражать было бесполезно.

–Товарищ капитан, но у нас действительно пока ничего существенного нет. После нашего с вами разговора прошла всего неделя. За это время радист дважды выходил в эфир из разных районов. Сейчас обрабатываем данные. Пока ничего серьезного не выявили. Я имею в виду, что нами пока не установлена машина с одинаковыми государственными номерами, которая бы засветилась дважды. Да и по другому вопросу – по номерам частей, направляемых на фронт, тоже ничего существенного нет.

Лицо капитана изменилось. Маска добродушия и дружеского расположения куда-то исчезла. Перед Горшковым сидел совершенно другой человек, который чеканил слово за словом.

– Вы, наверное, забыли, товарищ Горшков, в какое время мы с вами живем. Идет война, жестокая и кровопролитная, уносящая ежедневно тысячи человеческих жизней. Сейчас нельзя расслабляться. Вот кто-то из нас зевнул, в результате – диверсия на предприятии. Кругом нас враги. Может, вы забыли, о чем говорил товарищ Сталин? Я могу вам напомнить об этом!

Он перевел дыхание и вдруг ударил кулаком по столу.

– Если завтра, товарищ Горшков, вы не предоставите мне новые данные по вражеской группе…

Он не договорил, но и без этого Александру стало ясно, что его ожидает в ближайшее время. Он встал со стула, и, вытянувшись по стойке смирно, развернулся и направился к двери.

***

Высланная вперед разведка быстро вернулась обратно.

– Товарищ старший сержант! Мы, похоже, наткнулись на группу, выходящую из окружения. Они в двух километрах от нас. Пока мы себя не обнаружили. Что будем делать? – спросил Воронин

– Сколько их?

– Человек десять, а может и пятнадцать.

– Что значит – может? Вы что, сосчитать их не смогли, что ли?

– Не смогли, так как не хотели себя обнаруживать раньше времени. Да и они прячутся в кустах, видимо, заметили нас.

– Ну, пойдем, показывай, кого вы там встретили, – произнес Тарасов и направился вслед за ним.

Раздвинув кусты, он заметил на полянке солдат, лежащих на траве. В кустах стояла подвода, около которой мирно прохаживался солдат с винтовкой за спиной. Среди вещей, лежавших в телеге, Александр разглядел ручной пулемет Дегтярева.

– Часовой! Позови командира, – приказным голосом произнес Тарасов. – Чего застыл!?

Солдат от неожиданности вздрогнул, лицо его побледнело. Он вскинул винтовку и направил ее в грудь Тарасова.

– Убери винтовку, вояка. Если бы я захотел убить тебя, то давно бы это сделал. Понял?

Тарасов отвел ствол винтовки в сторону и грозно посмотрел на часового.

– Командир! Глянь, кто пришел, – крикнул часовой, продолжая держать на мушке Александра.

Из-за кустов вышел офицер. На рукаве его шерстяной гимнастерки были нашиты щит и меч, а на петлицах сверкала новая шпала, словно он ее только что прицепил.

– Кто такой? – грозно спросил он Тарасова. – Номер части?

– Старший сержант Тарасов. Пробиваюсь к фронту.

Лейтенант НКВД смерил его взглядом, что-то прикидывая про себя.

– Ты один? Сколько вас? – скороговоркой выпалил он. – Чего молчишь?

– Я не один. Нас около взвода.

– А где остальные бойцы?

– Недалеко отсюда.

Он пристально посмотрел на Тарасова. Взгляд его был таким тяжелым, что невольно заставил Тарасова отвести глаза.

– Слушай, сержант! Это вы приняли бой сегодня около обеда, у оврага?

– Так точно, товарищ лейтенант государственной безопасности.

– Плохо. Нельзя себя обнаруживать. Фронт недалеко, километров семьдесят отсюда, и все дороги забиты немецкими частями. А для них ваша группа, словно красная тряпка для быка. Надо двигаться осторожно, только так можно дойти до линии фронта.

Он снова подозрительно посмотрел на Тарасова, стараясь угадать, о чем думает стоявший перед ним старший сержант, в рваной гимнастерке с короткими рукавами.

«Эта гимнастерка явно не его», – подумал лейтенант НКВД.

Работа и врожденная привычка подозревать всех и во всем невольно заставили его заподозрить в этом сержанте предателя и паникера, оставившего боевую позицию. В эти первые дни войны были случаи, когда офицеры сбрасывали с себя командирскую форму и переодевались в форму рядовых бойцов. Это давало хоть какой-то шанс не быть расстрелянным на месте в случае захвата их в плен немцами или националистами.

«Сегодня его группа уничтожила около десятка немецких мотоциклистов и умело ушла от преследования, а это значит, что группой руководил опытный командир, каким не мог быть стоявший перед ним сержант», – решил он.

– Почему вы без формы? – строго спросил он Тарасова. – Вернее, не в своей форме? Что, испугались пленения?

– Нет, товарищ лейтенант. Я действительно сержант. А гимнастерка на мне, вы правы, действительно чужая. Своя форма порвалась во время боя.

Офицер достал из кармана синих галифе папиросы и протянул пачку Тарасову.

– Кури, сержант. Сейчас я отдам распоряжение, чтобы накормили ваших бойцов.