Люди золота - Дмитрий Могилевцев

Чуть оживился Инги, лишь когда Мятеща, глянув хитро, сказал:

– Попы-то в отступное подворье вам дают вместо серебра, коли пожелаете. Доброе подворье, купеческое. Твердилино. А вы, я слышал, наследником обзавестись желаете?

– Да, желаю, – ответил Инги рассеянно.

– Доброе дело, ладное. В городе-то подворье держать хорошо, для торговлишки али ещё какого дела, а то ведь и нет никого в Ладоге, кто б за корелу говорил. И сынка привезти, чтоб на людей посмотрел, уму-разуму поучился, коли случай выпадет, тоже ведь не лишнее. Ведь и жёнке вашей, по вам, новгородкою считаться должно, и сынку, и прочим деткам. Коли желаете, так Дмитр Михайлович поспешествует, грамотку-то сладим.

– Хорошо было бы, – согласился Инги. – А чего Дмитр Михайлович и Великий Новгород хотят взамен?

– Так, пустяковина, – ответил Мятеща и тут же принялся обстоятельно рассказывать вовсе про другое: про неурядицу новгородцев с князем. Ну, не везёт господину Новгороду на князей. Со времён Ярослава как ни позовут, так или в распрю с низовыми втянет, или алчный непомерно, или вовсе непотребство от него. Вроде присмотрят какого тихонького, а он бестолочь драчливая и смердов изводит. От Андрея-то Боголюбского сами, почитай что, и отбивались. Иконы выносили, смеху-то, а суздальцы их дротами. Ну, за то и поплатились немало. Князья теперь Новгороду вообще как коню пятая нога – думаешь, быстрей побежит, а на деле спотыкается. По-старому дело делается, по-вечевому, всем народом. А как иначе?

После вечери отправились прогуляться, благо луна полная, светло, и дорога от усадьбы утоптанная. Втроём поехали – Леинуй с Инги да Мятеща. Пара Леинуевых хортов трусили с конями рядом, принюхивались, слушали ночь. Такою порой выползает лесная нечисть, подхолмные людишки, свистуны-шкодники, любители напугать да сбить со следа. Волки в такие ночи, смелея, подходят к оградам домов, и от запаха едкой их мочи шалеют кони. Но трое всадников не страшились ночи – в ней не было никого сильнее их.

Остановились под раскидистым дубом, что стоял могучей сумрачной тенью в лунном свете, под сетью ветвей, дрожащих, как озябшие руки. Спрыгнули с сёдел в скрипучий снег, подошли к стволу.

– Этот дуб посадил отец старого Вихти, – сказал Леинуй. – Посадил и полил кровью пленного лопаря. Это хороший дуб. Он удержит любую клятву.

– Я сам держу свои клятвы, – отозвался Инги.

– Суровы вы, воеводы, – прогудел Мятеща. – Только я вас клясться не попрошу. Дело тут как у гостя в клети, считай да смотри. Скажи да, скажи нет, а потом подсчитывай, чем обернулось. Наделали вы дел, Ингвар Рагнарович. Но Новгород умеет прощать, если с ним по-хорошему. Ну так вот: финны-то снова колобродят. То свейского епископа прибьют, то на нас набегают. Если б на корелу с ижорой только, так и на новгородский народ. Дани не дают, баламутят. Надо их приструнить. Ежели согласитесь, я с вами пойду. Своих соберу, Дмитр-посадник людишек подберёт. В силе будем. Ежели нет…

– Ежели нет, Новгород пойдёт на нас, так? – спросил Леинуй добродушно.

– То на усмотрение господина Новгорода.

– Ты звал меня в новый набег, воин, – сказал Инги, глядя на дуб. – Звал к дикой воле. А теперь хлопочешь за город, посадивший тебя в клетку. Это тебя Новгород простит, если ты поднимешь нас против финнов. Это ты хочешь выкупить нашими жизнями свою вину. А ведь ты виноват не только перед Новгородом. Из-за того, что ты не смог совладать с малым человечком из Альдейгьюборга, умерло много моих людей. Очень много. И смерть их не была лёгкой. Чем ты заплатишь за них?

В наступившей тишине Мятеща положил руку на рукоять меча.

– Мне твоя жизнь не нужна, – сказал Инги. – Я готов пойти с тобой на финнов, но я хочу, чтобы потом ты пошёл за мной. Эта земля больше не держит меня. Я забрал наследство моей матери на земле её родни. Я забрал часть свого наследства у Альдейгьюборга и твоими стараниями заберу его целиком. Но на этой земле есть ещё те, кто должен мне. Те, кто выгнал моего прадеда из земли, называемой Тронделаг. Мой прадед был богатым там. А пришёл сюда как нищий. Я хочу прийти туда и взять принадлежащее мне. Ты пойдёшь со мной. И поклянёшься у этого дуба, что пойдёшь.

– Это же за три моря, воевода. Сгинешь сам и других потянешь!

– Пока что другие тянули меня к гибели, не я их. Клянись – или уходи.

– Клянись – или уходи, – эхом отозвался Леинуй.

Среди ветвей над головой каркнул проснувшийся ворон. Мятеща вздрогнул и двинул тихонько пальцами, крест-накрест. Инги рассмеялся.

– Не много ли ты отдал за свободу, а, ушкуйник господина Новгорода? Ты отдал свою силу и в слабости отдался новому богу. Но не бойся. Старые боги примут твою клятву и заставят тебя сдержать её. Они никогда не уходят от тех, кто кормил их жизнями.

Луна заливала светом лица, бросала резкие тени на снег. Мятеща снова опустил руку на рукоять меча. Глянул на лицо Инги – мертвенно-бледное, с чёрными провалами глаз – и прошептал:

– Будь по-твоему, колдун. Клянусь своей жизнью, я пойду с тобой.

– Это не всё, воин нового бога. Поклянись своей кровью и своим родом, поклянись днём здоровья и часом болезни, дорогой и теплом, домашним кровом и едой на столе – поклянись! Поклянись покоем своим и рассудком, рукой и правом, памятью и славой – поклянись!

– Клянусь! – прошептал Мятеща, дрожа. – Клянусь!

В руке Инги сверкнул нож, и с ладони брызнуло на кору кровью, почти чёрной в лунном свете.

– Дай старым богам ощутить вкус твоей крови, воин, – приказал Инги. – Или, если боишься, отдай хотя бы то, что повесили тебе на шею жрецы нового бога.

Дрожащая рука Мятещи нырнула за пазуху и появилась с крохотной серебристой искоркой меж пальцев.

– Я не боюсь, колдун, – прохрипел, вытягивая из-за голенища нож. – Ты прав: со старыми богами я побеждал, а с новыми стал покорным. Я захотел тепла и покоя. Твои боги не способны дать их. Но Мятеща всегда отдавал долги. Отдам и сейчас. Но моей крови этому куску дерева не видать. Я вдосталь накормил поганый род живой рудой. Пусть подержит залог Христа – если не поперхнётся!

С тем прочертил ножом кору и запихнул крестик в надрез.

– Видели ли вы? – крикнул Инги, глядя в блёклый сумрак.

– Слышали ли? – эхом отозвался Леинуй.

В зарослях неподалёку загалдело, просыпаясь, потревоженное вороньё.

– Хватит бесовщины, – буркнул Мятеща. – Нажрался уже.

Утром встали перед валитом – услыхать высокое слово, полное мудрости. В новый просторный зал набилось множество народу. Все в нарядных одеждах, сверкают серебром на запястьях и пальцах, на ножнах и поясах. Каменья цветные, шелка, соболя – прям не лесная глушь, а Царьград. Валит в алом плаще, пояс жемчугом выложен. На голове – венец яркого золота с искристым красным камнем посередине. Седой, благообразный, величавый – ровно великий князь на стольце. Но Инги видел: в глазах его плескался страх. Валит сидел перед толпой словно малый ребёнок, выставленный к чужим, и едва удерживался от крика. И возле его стояли не послушные гридни, готовые с полуслова броситься, исполняя высокую волю, – стояли сторожа, самодовольные и наглые, уверенные в безнаказанности.

– Здоров будь, высокий валит, драгоценный родич! – Инги поклонился, пряча усмешку. – Пришли мы к тебе просить нижайше совета и помощи.