Вселенский неудачник - Дмитрий Емец

Снова потянулись месяцы. Дичь в лесу перевелась, и нам пришлось заняться корнесобирательством, рыболовством и земледелием. Наше племя Титов соединилось с несколькими соседними, постепенно начали образовываться государства, кто-то обучился плавке металлов, и теперь, расширяя пастбища и пахотные земли, мы корчевали лес железными топорами.

Как-то утром вновь объявился Брючник, предводительствовавший огромной ордой кочевых Титов, которые были вооружены луками и сидели верхом на коротконогих мохнатых лошаденках. Началось отвратительное иго, во время которого одни Лукичи наглым образом обирали и порабощали других. И порабощенным, и поработителям периодически становилось совестно, и мы прятали глаза от стыда, однако по большому счету ничего от этого не менялось.

Закончилось иго через три месяца из-за внутренней распри в кочевом племени. Брючник был убит, и кочевые отхлынули в степь.

После ига замедлившийся было технический прогресс раскочегарился с новой силой. На опушках вдоль рек вырастали деревеньки, которые постепенно увеличивались до размеров городов. Появились плотины и мосты, водопровод и канализация, из которой нечистоты сбрасывались прямо в реки, и это при том, что все Титы были самым искренним образом за экологию. Справедливо возникавший вопрос – кто же все-таки сбрасывает нечистоты? – повисал в воздухе и становился почти мистическим.

Возникшая частная собственность привела к тому, что почти все мы, хотя на словах и осуждали ее, все же на всякий случай отгородились друг от друга высокими заборами, утыканными поверху гвоздями или битым стеклом. Когда по улице проходил какой-нибудь незнакомый в этих местах Лукич, мы смотрели на него из-за своих заборов с большим подозрением. Одновременно с частной собственностью у нас появилась и своя денежная единица – титус. Вначале монеты были золотыми и серебряными, но вскоре с ростом товарообмена в ход пошли и бумажные купюры, среди которых встречались и фальшивые.

Возникли философские школы, течения и направления. Среди нас, Титов, обнаружились даже писатели, и в самое короткое время свет увидели две книги со сходным названием «Детство, отрочество и юность». Я просмотрел их мельком. В одной книге утверждалось, что в юности я был донжуаном. Согласно другой, женщины меня совсем не интересовали, а весь пыл отдан был фундаментальной науке, в которой я, впрочем, вскоре разочаровался, отчего и не получил никаких дипломов.

Но бог с ней, с литературой. В конце концов она всегда приукрашивала действительность и ничему, кроме бумаги, не вредила. Куда больше пугало меня то, что творилось с наукой. Буквально за несколько дней были повторно изобретены велосипед, пароход и автомат Калашникова. Из Лукичей-добровольцев начала формироваться регулярная армия. Ходили слухи, что гауптвахты этой армии постоянно полны, потому что упрямые Титы по-прежнему не желали повиноваться друг другу.

Кое-кто из Лукичей уже бурил землю в поисках нефти и полезных ископаемых, поговаривали даже о скором начале промышленной эры и объединении в общее государство с заморскими. В ожидании этого некоторые Титы заблаговременно стали политиками и, представляя определенные партии, выступали по вновь изобретенному телевидению. Большинство из них собирало друг на друга компромат, но, увлекаясь, они порой путались в датах и тогда выходило, что они собирают компромат сами на себя.

Наша история развивалась так быстро, что я то и дело вспоминал микросов, и мною овладевало смутное и тревожное предчувствие. Мне казалось, что мы своим бестолковым мельтешением порядком надоели Одиссее и вскоре она каким-то образом попросит нас убраться восвояси.

Так и случилось, причем даже скорее, чем я ожидал. Однажды утром я проснулся от необычной тишины. Не работало радио, не шумела водокачка, не ревели пароходы на реке. Я выскочил из дома, выглянул из-за своего утыканного гвоздями забора и увидел, что город пуст... Лукичи исчезли. Не думаю, что они погибли, – их просто не стало.

Я понял, что Одиссея утолила свое любопытство и убрала с шахматной доски все лишние фигуры. Нетерпеливое дрожание планетной коры и упавшее рядом дерево недвусмысленно дали понять, что меня больше не удерживают в гостях. Собрав в котомку провизию и необходимые вещи, я направился к ракете, которая теперь стояла на десятиметровом бетонном постаменте посреди города.

Кое-как с помощью альпинистских крючьев я забрался на постамент и, балансируя на его краю, стал думать, как мне быть дальше. Та часть ракеты, где был люк, теперь упиралась в одну из декоративных мраморных колонн, лишая меня возможности попасть внутрь, даже если бы Мозг и соблаговолил открыть его. Размахнуться же как следует кувалдой, чтобы высадить иллюминатор, было невозможно из-за узости площадки.

Положение казалось безнадежным, но случайно, разглядывая стальную обшивку борта, я заметил нацарапанный гвоздем чертеж. Он был прост, как все гениальное. Рисунок показывал путь проникновения в ракету через двигательный отсек: требовалось открутить всего-навсего три болта, удерживающих перегородку. Теперь я понял, чем занимался Мыслитель, застигнутый мною у ракеты в ту ночь, когда я хотел бежать.

Вскоре я уже был внутри корабля и, взлетая, искренне благодарил Мыслителя – этого мудрейшего и благороднейшего из Титов, который, зная способ проникнуть в ракету, не воспользовался им и, пожертвовав собой, оставил это открытие для кого-то другого.

До сих пор в моменты сомнений и острого недовольства собой я вспоминаю этого молчаливого и странного Лукича как пример величайшего самопожертвования.

Однажды, пролетая оживленный участок Млечного Пути, я по рассеянности не разглядел лазеросветофора, выскочил на перекресток и помчался прямо в борт здоровенному транспортнику. Лишь в последнюю секунду мне удалось круто повернуть рули и избежать столкновения, зато от резкого виража меня сорвало с кресла и впечатало головой в стену. Удар был такой силы, что я мгновенно провалился в черноту. Вскоре я пришел в себя. Голова болела, но, ощупав лоб, я не обнаружил на нем ни ссадины, ни даже обычной шишки и решил, что после такого удара еще легко отделался.

Встав с пола, я почувствовал, как тесно моим подмышкам, и с удивлением увидел на себе новый оранжевый скафандр, в то время как мой старый, серый, куда-то пропал. Изменилась и обстановка каюты. Так, немытые тарелки со стола исчезли, а на их месте стояла бутылка с какой-то зеленой жидкостью.

Подойдя к зеркалу, я обнаружил на своем лице по меньшей мере недельную щетину, хотя утром точно брился. Испытав внезапное прозрение, я кинулся к календарю и увидел, что на нем 1 июля, тогда как авария произошла 20 мая. Таким образом из моей жизни куда-то выпали сорок дней, и о том, что за это время произошло, я не имел ни малейшего представления. Однако я определенно не валялся все эти дни без сознания, что подтверждали новый скафандр и перестановки в каюте. Да и вид у меня отнюдь не был изможденным, более того, я даже ухитрился где-то загореть.

Поразмыслив, я понял, что потерял память из-за удара, давшего о себе знать спустя несколько недель. Возможно, у меня все это время было сотрясение мозга, а я даже не подозревал об этом.