Календарь Морзе - Павел Иевлев

– Разбирали?

– Не удержался, – повинился я.

– Теперь все, можете выкинуть, – он вернул мне устройство.

– А что это?

– Гаражный пульт. Сломанный.

– И только?

– Идите, Антон, к столу – пейте, ешьте, веселитесь. Спасибо, что позвонили, дальше мы разберемся.

По полю к нам, неторопливо переваливаясь на кочках, ехал черный микроавтобус с тонированными стеклами. Видимо, в нем были обещанные эксперты.

В лагере набирал обороты праздник – разгорался большой костер, дымились и вкусно пахли мангалы, девушки, звякая посудой, накрывали на стол.

проникновенно запевал бард настолько замухрыжный, что ему не то что шпага – собственный член был бы тяжел.

Я выдал в общий котел закупленное на рынке продовольствие и пошел на дальний угол, где, предусмотрительно расположившись подальше от сцены, уже сидели Анюта, Павлик и его девушка.

– Ой, мы так и не познакомились, я – Оленька!

Она так и сказала: «Оленька». Оленька и Павлик, омайгод. Из какого шоколадного яйца она вылупилась?

Девица оказалась пухлой ненатуральной блондой, ростом метр-с-кепкой, восторженной, болтливой и деятельной, как енот-полоскун. Она представилась психологом и с ходу предложила нам с Анютой семейную терапию со скидкой, начисто игнорируя наше синхронное заявление, что мы не семья. Явно из тех счастливцев, которые умеют непринужденно игнорировать реальность.

Я поинтересовался, где в Стрежеве учат на психологов.

– О, тут главное – призвание, – загадочно ответила Оленька.

Я догадался, что в психологи она себя произвела honoris causa [48], единогласным консенсусом церебральных тараканов.

– Я просто вижу, понимаете? Вижу людей, понимаю их. Я обязана им помогать, это мой долг! – щебетала девица. – Вот Павлик, – она наклонилась к нам с Анютой, понизив голос, – он весь такой брутальный, вау, настоящий мачо, но при этом удивительно стеснительный, вы не поверите! Это такая прелесть!

Мы с Аней переглянулись.

– Вот вы, Антон, – беспечно продолжала Оленька. – Вы тоже немножко брутальный, почти как Павлик…

С Анютой внезапно случились судороги лица, она закрыла его ладонями и, отвернувшись, вздрагивала плечами.

– Вы так похожи, вы не родственники? Я бы предположила какую-нибудь романтическую историю о потерянных братьях, но на самом деле, я знаю, – звезды непременно сводят вместе духовно близких людей. Я уверена, в глубине души вы такой же тонкий романтик… Вы кто по гороскопу? Знаете, я еще и неплохой астролог…

Анюта, сдавленно извинившись, покинула нас. Из кустов, в которые она удалилась, донеслись странные звуки – то ли кого-то душили, то ли кого-то тошнило, то ли кто-то безуспешно пытался не ржать в голос. Павлик завороженно смотрел Оленьке в обильное декольте и периодически клал ей руку то на плечо, то на колено. Фиксировал факт обладания. Весь его вид говорил: «У меня есть девушка! Я ее трахаю!» Что она там при этом говорит, его ни в малейшей степени не волновало. Идеальная пара.

Я мрачно слушал этот бред, кивая невпопад, и думал, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Надо было Павлику еще при первой встрече вломить и тем закрыть, как говорят эти психологи, гештальт. А теперь я обречен смотреть, как его распирает от самодовольства, и слушать щебетание незатыкающейся Оленьки. Обнаружив в пределах досягаемости бутылку водки, я подтянул ее к себе, набулькал полстакана и, никому больше не предлагая, молча засадил без закуски. Стало немного легче, тарахтение девицы как-то отдалилось, сливаясь с шумовым фоном застолья. Там кто-то уже произносил бодрые тосты, звенели стаканы и разносили первые порции шашлыка. На сцене уже другой бард запевал унылым козлетоном в ля миноре что-то про звон мечей и вороний грай, но, к счастью, на нашем краю стола этого мечезвона было почти не слышно.

Анюта вернулась красная и с потекшей тушью, пришлось идти к реке умываться. Оленька решила, что у нас проблемы в отношениях, и начала настойчиво предлагать индивидуальную психотерапию, причем почему-то мне, интимно прислоняясь мягким бюстом. Павлик инстинктивно забеспокоился и заерзал. Меня начало подташнивать – то ли от водки на голодный желудок, то ли от этого блядского цирка, – и я пошел за Анютой. Она сидела в темноте на мостках над рекой и отмахивалась от настырных комаров, я принес из палатки куртку, накинул ей на плечи и присел рядом. Мы сидели и молчали. Над рекой догорал последним красным краешком закат, от лагеря доносились отголоски пения, хохота и залихватских тостов. Слов издалека было не разобрать, но интонации брызгали истерическим позитивом. Люди дорвались до праздника.

– Ань, а помнишь последний нормальный день? – спросил я ее.

– Ну… так, – ответила она неопределенно, – знаешь, в последнее время все как-то смешивается, что ли…

– Ты тогда позвонила мне ночью и попросила срочно приехать. Я никогда не спрашивал, но…

– Антон! – резко оборвала меня Анюта. – Если ты хоть чуть-чуть дорожишь нашими отношениями… Если ты хочешь оставаться моим другом… Никогда! Слышишь? Никогда не спрашивай меня об этом!

Она неожиданно вскочила, чуть не упав в реку, – я придержал ее за локоть, но девушка вырвалась и, не оглядываясь, ушла в сторону лагеря. Что там говорил Александр Анатольевич? Не настаивать на ответе?

Ну ок, не буду.

Посидел немного, тупо пялясь в темноту над водой, и пошел обратно к столу. Почти непьющая Анюта внезапно накидалась и теперь громко хохотала над какими-то тупыми сисадминскими анекдотами Павлика, обнималась с Оленькой и порывалась плясать под очередного барда. За столом царило безумие чумного пира – все были очень пьяны, чрезмерно шумны и веселились с каким-то надрывом, как в последний раз. Раззявленные рты, красные потные лица, выпученные глаза, громкие бессвязные рассказы, перекрикивание соседей… Где-то начиналась пьяная драка, участников растаскивали, но они успели расквасить друг другу носы. Я остро чувствовал себя чужим на этом празднике жизни. Надо было либо добирать градус, чтобы влиться в компанию, либо уходить, но я не сделал ни того ни другого – пить больше не хотелось, а оставить пьяную Аню без присмотра я боялся. Снял с мангала забытый и уже начинающий подгорать шашлык, нагреб с блюда резаных помидоров и хлеба и пристроился в сторонке с отстраненно-доброжелательным видом, как антрополог на племенном празднике ритуального каннибализма.

Павлик начал показывать, что он наснимал сегодня, тыкая всем под нос камерой, но никто не обращал на него внимания. Я взял у него камеру, вынул карту памяти и вернул, но он этого даже не заметил, мгновенно переключившись на что-то другое. Забытая им Оленька прижималась к Анюте, ненавязчиво оглаживая ее по попе. Какой у нее, однако, широкий спектр жизненных интересов!