Разрушительная красота (сборник) - Евгения Михайлова

Катя из дома Георгия поехала совсем другой дорогой. Нужно было собраться. Забыть обо всем. Она повернула к водоему. День был жаркий, но люди уже разъехались. Она села у воды прямо на песок в позе Аленушки. Вода… Прохладная вода все смывает. Георгий предлагал все смыть снегом. В Сибири. Но Кате некогда ждать. Она сняла босоножки и походила босиком по тихой и темной воде. Какая-то важная мысль вечно ускользала. Мысль о том, как все преодолеть. Сейчас она ее поймает. Катя вернулась к машине, села, включила свет, разблокировала айфон, чтобы посмотреть время. Потом по привычке заглянула в афиши и сводку новостей… Она прочитала. «Трагически погиб при невыясненных обстоятельствах известный писатель и драматург Георгий Серов». Время — час назад.

Потом все было в хронометраже странного нереального кино. Она приехала домой. Не стала зажигать верхний свет. Только ночники в спальне и гостиной.

Рядом с портретом Майоровой не было книги о ней. Катя сурово кивнула. Знак номер два. Она подошла к входной двери и повернула ключ, открыла замок, даже приоткрыла дверь, чтобы увидели. Чтобы Нина вошла. Сама медленно приблизилась к окну, оно у нее широко распахнуто с начала лета. И зовет сейчас, так зовет. Катя взяла сигарету, затянулась, проследила, куда плывет дым… Вдруг дым наткнулся на большое, надувное, блестящее красное сердце, такие запускают дети. Они высоко летят. И знают, куда. Оно нашло Катю. Знак номер три. Она легко забралась на высокий подоконник. Глотнула приоткрытым ртом душистый воздух.

«Сейчас, — сказала она Георгию. — Сейчас. Мы отдохнем».

И тут сильные руки схватили ее сзади.

«Демон», — подумала Катя, расставаясь с сознанием.

Пришла в себя на полу от того, что Антон бил ее по лицу.

— Ожила, мать твою?! — рычал он. — Ах ты, маленькая, сумасшедшая дрянь!

А в квартиру уже влетели Нина и Толя. То ли Катя стала дальтоником, то ли у них выцвели лица. И что творится! Нина, самый спокойный и надежный человек на свете, она хочет что-то сказать, но не может. Она плачет. И Толя плачет. А Антон уже положил Катю на диван, целует ей руки и говорит, что с завтрашнего дня он меняет весь репертуар театра, что у нее будут совсем другие роли…

— Что ты, Антон, — произнесла Катя. — Что ты! Работу не бросают. Тем более мы с Георгием все решили с этим монологом. Нина, где Рики?

— Сейчас принесу. Я борщ тебе сварила…

Через день Катя приехала на спектакль «Тойбеле и ее демон». Прошла через холл с огромным, красивым портретом Георгия с траурной лентой и горой темно-красных, почти черных роз, взяла одну и пошла в гримерку. Перед выходом на сцену она почувствовала ветерок, откуда-то налетевший. Людей она не видела. Антон сжал ее руку, затем погладил ночную рубашку, под которой телесное трико, ее нагота, он так помогал ей войти в этот проклятый образ. Разжигал темный мучительный пожар Тойбеле. Катя сняла его руку.

— Не нужно мне помогать. Я сама. Да, я забыла. У меня в гримерке роза. Скажи, чтобы мне положили ее в гроб. Я ее взяла у портрета Георгия. Он увидит. Не смотри на меня так. Все в порядке. Если человек умирает через день на сцене, значит, у него есть силы даже для того, чтобы жить. Я поймала эту мысль. Лена не успела…

На поклон в тот вечер она вышла одна. Партнеры вместе со зрителями стояли в зале. Тишина была громче всех аплодисментов, какие Катя слышала за всю свою жизнь.

И только в первом ряду вжалась в кресло женская фигура. Это Нина не смогла встать, не могла сдерживать плач и стон. Она прижимала руку к сердцу. Ей перестала помогать ее психология… Катя бы спрыгнула к ней, утешила, но она была в ночной рубашке.

У Марины были по жизни три непроходящих беды. Косоглазие, отчим и красивая младшая сестра. Детское косоглазие лечили-лечили, потом оперировали, но полного избавления, как обещали врачи, не случилось, — оно лишь стало чуть менее заметным взрослым косоглазием. Сестра Настя выскочила замуж очень рано, пропала в своей жизни, появлялась у них редко и даже не догадывалась о том, какую бурю в душе Марины успевала вызвать. За годы накопилось столько. Отчим умер недавно и скоропостижно, а тяжкая обида и если не прежняя ненависть, то активная, агрессивная нелюбовь к нему остались.

Марина знала, что она человек непростой и не всем приятный, но почему-то у нее всегда были самые преданные подруги. Потом те же подруги с детских лет и самые преданные ученики. Марина, конечно, стала учительницей русского языка и литературы, как мама. У Насти подруг не было никогда. Нет и теперь. Горькая мысль иногда мучила Марину. Может, ее жалеют? За косоглазие, за ее вечную обиду, за красивую сестру? С Настей, возможно, все проще. Ей завидуют. Она отвечает презрением. Такой характер. Упадет, сломает себе что-то, никого не позовет. И ее, Марину, тоже. А она бы прибежала, конечно.

Но нет, не может быть, чтобы дружили только из жалости. Марина знает горбунью, знает хромых, слепых — что-то у них нет такого количества подруг и преданных учеников. У каждого человека есть какие-то ученики, независимо от профессии. А Марина даже не так чтобы очень хороший учитель. Она патологически зависит от мнения и вкусов мамы. Даже сейчас, когда мамы нет. Это тоже не проходит никогда и ни в какой ситуации. Она могла при подготовке к уроку перечитать десятки самых лучших и нужных книг, написать правильный и объективно хороший конспект… А потом в слезах разбудить маму: «Сделай, как нужно. Или я никуда завтра не пойду». И мама спокойно вставала, смотрела ее текст, всегда хвалила: «Я бы никогда не догадалась использовать и это…» Дальше так же спокойно писала другой текст, в три раза короче, но он был такой… Был благоуханный.

— Тут у тебя останется время, — говорила мама, — прочитай вот этот кусочек. Он сразу откроет детям все, что нужно, для понимания этого писателя.

Марина посмотрела на часы. Шесть утра. И, как назло, уже начались школьные каникулы. И дом, ее большой дом, опустел месяца на три. Она одна. А это не беда. Это крест ее жизни. Ей так хорошо с друзьями и учениками. Но у всех свои жизни. Они туда и уходят. Оттуда звонят, пишут письма, шлют открытки и подарки. Это самые ценные вещи в жизни Марины — детские картинки, которые она развешивает по стенам, яркие поздравительные открытки, которые она аккуратно укладывает в стопочки по датам, всякие подушечки, расшитые от руки, фотографии в рамках. Друзья и ученики звонят. Будет время, приедут обязательно. Марина это точно знает. Она позвонит — приедут мгновенно, если в Москве, и при первой же возможности приедут издалека.

Не позвонит и не приедет только Настя. Видимо, никогда. Когда сестра уходила из этого дома после похорон мамы, Марина знала: навсегда уходит. И не подумает оглянуться, посмотреть, как дрожат у нее губы и руки… Они не ссорились. Просто их перестала связывать общая, одинаково любимая мама. Просто они не сошлись во взглядах на большую политику. У Марины раньше не было никаких взглядов. У нее были взгляды мамы. Мама всегда соглашалась с Настей, она, как и папа, сотворила из нее кумира. Для Насти ее мнение — единственно верное. Марина стала говорить все ровно наоборот. Даже приветствовать войну.