Танец убийц - Мария Фагиаш

Михаил с Аписом вышли из камеры. По коридору вышагивал взад и вперед дежурный жандарм. В конце тридцатиметрового коридора он останавливался, делал оборот «кругом» и маршировал назад.

— Где была камера Андьелича? — спросил Михаил.

— Здесь, напротив. Четвертая слева.

Михаил взглядом проводил жандарма. Ему было совершенно ясно, что повеситься в промежуток времени, пока жандарм шагает туда и обратно, просто невозможно. И тем более это исключено, если дверь камеры открыта. Встретившись взглядом с Аписом, Михаил понял, что его друг того же мнения.

— Через час меня сменят, — сказал Апис. — Сегодня ужасная жара. Как ты смотришь на то, чтобы закатиться поужинать в ресторанчик в саду Топчидера?

Они выпили по чашке кофе на террасе «Сербской короны» и трамваем отправились в Топчидер. Это был чудесный вечер. На усыпанном звездами небосклоне сверкал узкий серп месяца, словно бриллиантовая брошь на синем шелковом плане. На юге, на фоне пурпурного у горизонта неба, выглядывали вершины Авалы. Здесь было по меньшей мере на пять градусов прохладней, чем в городе, а легкий бриз приносил из близлежащего дикого парка аромат свежескошенной травы и запах деревьев. Офицеры заняли тихий столик в стороне.

— Ты хотел бы мне что-то сказать? — спросил Михаил после того, как они сделали заказ.

— Да. Но ничего неожиданного, после того, что ты сегодня узнал.

— Андьелич не кончал жизнь самоубийством. Это ты хотел сказать?

— Именно. У него не было никаких причин себя убивать, потому что те люди, которые его наняли, обещали ему полную безнаказанность и кучу денег. За время его заключения я много раз говорил с ним. О деталях покушения он говорить не хотел, но вел себя как тот, кому только что достался крупный выигрыш в лотерее.

— Вот оно что…

— И еще. Андьелича ни разу не пытали. Я повидал многих политзаключенных, которых после допросов в полиции доставляли в крепость скорее мертвыми, чем живыми, и закованными в цепи сажали на хлеб и воду. У Андьелича не было на теле ни царапинки, а еду ему привозили из «Сербской короны». Во время его якобы самоубийства меня на службе не было, но на следующее утро я на свой страх и риск кое-что расследовал. Капитан, который дежурил в тот вечер, так же как и жандарм, который обнаружил повесившегося, был немедленно заменен. Когда я в течение дня хотел повидать их дома, выяснилось, что они исчезли вместе со своими родственниками. Я вспомнил, что у Андьелича есть брат, который однажды, разумеется в присутствии комиссара, посетил его. Мне удалось его разыскать. Человек сильно опасался за свою жизнь и прятался в доме друга. Он хотел как можно скорее уехать из страны и сейчас наверняка уже в Австрии.

Больше всего Михаила удивлял тот факт, что все рассказанное его нисколько не удивило.

Апис продолжал:

— У этого брата, его зовут Светозар, недалеко под Белградом есть виноградник с маленьким летним домиком. Однажды Андьелич спросил его, не сможет ли он воспользоваться этим домиком на одну-единственную ночь для очень важной и абсолютно секретной встречи. Незаметно для своего брата Светозар, спрятавшись за деревом, подсмотрел, кто там собрался: префект, русский военный атташе полковник Таубе, король Александр и еще одна личность, которую он не знал. Он понял, что чем меньше об этом деле будет знать, тем лучше, и, вернувшись домой, не проронил ни слова.

— Ты полагаешь, что на этой встрече приняли решение о покушении? — спросил Михаил.

— Я не знаю. Но все это попахивает кровью. Надеюсь только, что правда никогда не выплывет на свет. Это было бы позором для репутации Сербии.

— Ты прав, — согласился Михаил. — Во Франции, к моему ужасу, я постоянно убеждался в том, что для западноевропейцев слово «Балканы» стало почти ругательным. Если я пытался возражать, когда хозяйка гостиницы пыталась меня обсчитать или когда кто-нибудь лез, отталкивая меня, в трамвай, то постоянно слышал: «Здесь Вам не Балканы!» А из всех балканских стран наихудшая репутация у Сербии — вечная чехарда с правительством, кровавые разборки между партиями после каждой смены власти, непрерывные изменения законов и конституции и политики, всегда готовые продать страну России или Австрии — смотря кто больше заплатит.

— По мне, — проворчал Апис, — я бы метлой вымел из страны Александра вместе с его шайкой, а воров, которые болтают о демократии, заковал бы в наручники и учредил военную диктатуру. Милан может и остаться, хотя в молодости был ненадежный парень. Он сильно изменился, сейчас это человек, имеющий совесть и безупречную репутацию. А при модернизации армии он вообще сотворил чудо. В войсках молятся на него, он сделал из людей то, что заложено в душе каждого серба, — настоящих, гордых борцов. Конечно, страна еще далеко не созрела до западного устройства. Ты не наслышан, случайно, о поездке полковника Драгомира Вутсковича в Цюрих? В молодости он был ярый республиканец и считал Швейцарию чем-то вроде современной Утопии. Годами он копил деньги на поездку и наконец отправился в страну свободы. Но, едва приехал в Цюрих, тут же был арестован — он решил, что, как свободный человек, имеет право помочиться прямо на привокзальной улице. И этот человек сейчас наш военный министр, а то, что у нас творится, — его представление о гражданской свободе в демократической стране. К счастью, есть еще у нас края, где жители о демократии ничего и никогда не слыхали, где золотые монеты в ходу только как женские украшения и где люди доживают до ста лет, не увидев ни одной банкноты, где едят то, что соберут с полей, и носят домотканую одежду. А кто иногда сам не справляется, всегда может рассчитывать на помощь соседей. Мы должны все это снова вернуть стране — полученную от наших предков простоту и братскую любовь.

Михаил слышал подобную речь не в первый раз, но впервые она звучала с такой убежденностью и страстью. В Аписе было нечто, что захватывало и одновременно пугало. Его идеи были абсурдны и невыполнимы, но Михаил не сомневался, что Апис положит годы, если не всю жизнь, чтобы их осуществить.

— Все это прекрасно, — кивнул он Апису, — но как ты, к примеру, заплатишь за этот ужин, если не будет никаких денег? И захочешь ли ты стоять на кухне и мыть посуду?

Апис, пожав плечами, рассмеялся:

— Ах, для Белграда уже нет никакого спасения. Была бы моя воля, я бы сжег город, как Милош Великий, когда он хотел уничтожить трущобы. Только я бы его больше никогда не восстанавливал.

Довольно долго они молчали. Затем Михаил спросил:

— Скажи, что нам делать дальше? Должен ли я сообщить королю Милану о том, что тебе рассказал брат Андьелича? Нужно ли поведать любящему отцу, что его собственный сын замышлял его убить? Хотя у нас нет к тому никаких доказательств.

— Нет, не говори ему ничего. План провалился, но дело приобрело такой резонанс, что Александр не предпримет больше ничего. Он изо всех сил постарался развеять подозрения отца и даже из любви к своему chèr Papa смирился с ударом по радикальной партии.

— Договорились. Подождем, и будем надеяться, что Александр извлечет уроки и станет вести себя прилично.