Красный Бонапарт. Жизнь и смерть Михаила Тухачевского - Борис Вадимович Соколов

количественном составе своих сил можно судить на основании донесений, периодически представляемых командирами различных частей. Однако каждого, кто захочет опираться только на эти данные, я, как историк, должен предостеречь от этого опрометчивого шага. Прежде всего потому, что любое донесение, независимо от того, какая информация в нем содержится, с исторической точки зрения может считаться надежным источником лишь после критического анализа, ведь донесения пишутся для начальства, они всегда имеют цель не только отчитаться в чем-либо, но и подспудно склонить начальника к тем или иным мыслям, к тем или иным решениям в отношении пишущего это донесение. Если так происходит в армиях, имеющих глубокие традиции и давным-давно до мельчайших деталей отработанную систему подготовки кадров, то что же говорить о нашей армии, совсем недавно сформированной и, если речь идет о командирах, состоящей из людей, по сути дела, случайно собранных из самых разных армий и школ?

Именно по этой причине я никогда не относился в достаточной степени серьезно к донесениям наших командиров о численном составе войск. Я всегда вносил в них одну суммарную поправку, а именно: в нашей армии очень широко распространилась система откомандирования множества людей из боевых частей в ближний или дальний тыл для выполнения работ в интересах войск или командиров и по разным хозяйственным надобностям (в Красной, а особенно позднее, Советской армии, эта система «хозяйственного использования» солдат, в том числе для строительства генеральских дач и прополки командирских огородов, расцвела пышным цветом. – Б.С.). В донесениях же эти откомандированные никогда или почти никогда не указывались, и для начальства их считали постоянно находящимися в полках. Попустительство в этом отношении зашло у нас слишком далеко, и мне не приходит на память хотя бы один случай, когда кто-нибудь из командиров применил бы здесь строгие дисциплинарные меры. Поэтому всегда, получая донесения о численности армий, я вносил в итоговую сводку… суммарную поправку… – по крайней мере треть людей, считавшихся штыками и саблями, я не засчитывал в боевой состав…

Я вовсе не хочу сказать, что советская армия не знала подобной системы хозяйственного откомандирования штыков и сабель. Более того, я уверен, что так и было. Тем не менее… дисциплина у нашего противника была чрезвычайно жесткой, часто даже жестокой, а меры, предпринимаемые для ее поддержания, настолько суровыми, что, думаю, неприятельскому командующему не было необходимости производить такие грустные расчеты, какие делал я».

Пилсудский признался, что сильно завидовал командиру одной из советских дивизий, который сумел увеличить ее боевой состав за счет обозников и тыловых команд. В польской армии припомнить подобного маршал не смог. Он показал, каким образом подсчитывал количество своих войск и войск противника. По показаниям пленных оценивалась численность эскадронов и рот, а на основе этого – батальонов, полков и дивизий. Другой способ заключался в определении общего числа тех, кого удалось поставить под ружье, а потом в установлении примерного процента тех, кого реально можно было послать в бой. Этот процент, по расчетам Пилсудского, для польской армии составлял не более 12–15. Пилсудский следующим образом объяснил, почему так произошло: «Неблагополучное состояние нашей военной организации было следствием чрезвычайно поспешного и неорганизованного формирования нашей армии, которое мы начали только в 1918 году, и притом практически с нуля (Красная армия находилась абсолютно в таком же положении. – Б.С.)… Представители нашей военной администрации всеми силами избегали, как какого-то греха, применения строгих дисциплинарных мер… Такое очевидное послабление в отношении тыловой работы приводило в итоге к тому, что огромная часть человеческого материала протекала у администрации между пальцев. Я всегда смеялся, что мы не можем избавиться от добровольческого характера армии, так как у нас воюет только тот, кто хочет, или тот, кто дурак».

Польский «верховный вождь» полагал, что в Красной армии процент бойцов по отношению к общему числу едоков, из-за более жестких дисциплинарных мер против дезертиров и уклоняющихся от участия в бою, был существенно выше, и оценивал его до 25 процентов. Поскольку в составе Западного фронта в августе 1920 года числилось 795 тысяч человек, то на период Варшавского сражения Пилсудский оценивал силы Тухачевского в 130–150 тысяч бойцов, а противостоявшие им польские войска – в 120–180 тысяч. Такая оценка кажется ближе к истине, чем та, что содержится в «Походе за Вислу». Вспомним, что тот же Будберг сетовал в период тяжких поражений колчаковских армий: «В неуспехе фронта виноваты те, которые позволили армии распухнуть до 800 тысяч ртов при 70–80 тысячах штыков…» Совершенно невероятно, чтобы во время победоносного марша на Варшаву Красная армия имела столь же ничтожную долю штыков и сабель, как и подвергшаяся разгрому и стремительно разлагавшаяся армия адмирала Колчака. К тому же после варшавской катастрофы более 80 тысяч человек из состава Западного фронта попали в польский плен, а еще более 40 тысяч оказались интернированы в Восточной Пруссии. В основном это были как раз те, кого на военном жаргоне именуют штыками и саблями – тылы-то ведь успели убежать за Западный Буг и спастись. Кроме того, многие бойцы и командиры нашли смерть в бою, а некоторой, хотя и небольшой, части боевых подразделений Западного фронта удалось избежать гибели. Откуда же взялось свыше 100 тысяч пленных и интернированных, если, по уверениям Тухачевского, его фронт располагал всего 70 тысячами штыков и сабель? По всей вероятности, в Варшавском сражении силы противников были равны. Не исключено даже, что Тухачевский имел небольшое численное превосходство, но оно никак не могло ему помочь. План Пилсудского заключался в том, что польская ударная группа последовательно громила красных по частям, оказываясь в каждый данный момент сильнее противостоявших ей войск: сначала Мозырской группы, а потом – разрозненно вступавших в бой дивизий 16‑й армии.

Войска, наступавшие с рубежа реки Вепш, были лучшими в польской армии. 1‑ю и 3‑ю дивизии развернули из бригад легионеров, сформированных Пилсудским в составе австрийской армии в начале Первой мировой войны. Их костяк составляли закаленные бойцы с большим боевым опытом. Две другие дивизии, 14‑я Познанская и 16‑я Поморская, в значительной степени были укомплектованы кадровыми унтер-офицерами и солдатами германской армии, также прошедшими войну. Как отмечал польский военный историк капитан Генерального штаба Адам Боркевич, «обе эти дивизии… характеризовало воспитание на немецкой тактической доктрине, а именно: сплоченность в бою, обеспечение себе условий и средств боя…» Теми же качествами обладали и легионерские дивизии. Кроме того, польские войска были охвачены патриотическим подъемом и на Красную армию смотрели как на наследницу царизма, стремящуюся поработить Польшу.

Иные настроения господствовали в частях Тухачевского, даже в самом боеспособном из них 3‑м