Тайны серебряного века - Анатолий Терещенко

А потом застоявшиеся мускулы потребовали физической нагрузки, и он с друзьями-казаками находит работу сначала мукомола, а потом лесоруба. Туроверов с ними валит лес, наслаждаясь красотами местной природы, но все чаще и чаще вспоминает покинутую по не зависящим от него причинам свою Родину.

После объявленной Советским правительством амнистии (это было в 1923 году) Туроверов и другие казаки засомневались в искренности Ленинских обещаний (не раз обманывал он их вместе с Троцким) и отказались возвращаться на родину. Не она для них теперь казалась чужой, а власть в ней. В середине 1920-х годов он, преодолевая всяческие чиновничьи препоны, с большими трудностями перебирается из Сербии во Францию. Скоро Туроверов оказался в Париже. Устраивается грузчиком, одновременно посещает Сорбонну и кружок казачьих литераторов-эмигрантов.

Надо отметить, что его в Париже поэтическая богема не очень привечала. Но он и не напрашивался к ним в гости. Он работал над словом, делился стихами в своих коллективах, издавал книги каждый раз с одним и тем же названием «Стихи».

В 1940 году он напишет, на мой взгляд, одно из лучших своих стихотворений на тему прощания с Родиной 20 лет назад — в 1920 году.

Уходили мы из Крыма

Среди дыма и огня.

Я с кормы все время мимо

В своего стрелял коня.

А он плыл, изнемогая,

За высокою кормой,

Все не веря, все не зная,

Что прощается со мной.

Сколько раз одной могилы

Ожидали мы в бою.

Конь все плыл, теряя силы,

Веря в преданность мою.

Мой денщик стрелял не мимо —

Покраснела чуть вода…

Уходящий берег Крыма

Я запомнил навсегда.

* * *

Он много пишет и печатается в эмигрантских изданиях, преимущественно казачьих: «Родимый край», «Возрождение», «Казачьи думы», «Современные записки», «Казачий журнал», «Россия». Первый сборник стихов Туроверова «Путь» вышел в Париже в 1928 году. Критика встретила произведение доброжелательно. Так, литературный критик Г. Струве в рецензии на книгу отмечал:

«Важно, что у молодого поэта есть что сказать своего и что он находит часто свои образы, свои рифмы и свои темы. В «казачьих» стихах Туроверова приятно чувствуется уверенность в родной почве…

Эти строки написаны настоящим поэтом».

В 1937, 1939 и 1942 годах выходят его поэтические сборники под названием «Стихи».

Бесславное поражение Франции в войне с гитлеровской Германией, а по существу сдача страны противнику в 1940 году и установление режима Виши с передачей диктаторских полномочий маршалу Анри Филиппу Петену, что знаменовало конец Третьей республике, глубоко задело самолюбие русского поэта.

«Опять германец будет моим врагом, — размышлял Туроверов, — как было это ровно двадцать лет назад. Он снова скопил силы и явно, после закабаления центральноевропейских стран Европы, двинется на Советский Союз. Колебаний, кому помогать, не должно быть. Обе родины сегодня, как и тогда, в двадцатые, в опасности. Путь остаться человеком — борьба с нацизмом».

Таким образом, он определился, на какую сторону баррикады встать…

Во время Второй мировой войны воевал с немцами в Африке в составе 1-го кавалерийского полка французского Иностранного легиона, которому посвятил цикл стихов — «Легион».

В стихотворении, посвященном князю Н. Н. Оболенскому, он словно исповедуется перед соратником по белой эмиграции:

Нам все равно, в какой стране

Сметать народное восстанье,

И нет в других, как нет во мне

Ни жалости, ни состраданья.

Вести учет: в каком году, —

Для нас ненужная обуза:

И вот в пустыне, как в аду,

Идем на возмущенных друзов.

Семнадцативековый срок

Прошел, не торопясь, по миру;

Все так же небо и песок

Глядят беспечно на Пальмиру,

Среди разрушенных колонн.

Но уцелевшие колонны,

Наш Иностранный легион —

Наследник римских легионов.

Вернувшись с фронта в Париж победителем, некоторое время работал служащим в банке. В это время он создает музей лейб-гвардии атаманского полка, «Кружок казаков-литераторов». В течение 11 лет возглавлял парижский «Казачий союз».

Несмотря на то что большую часть жизни он прожил в Париже, однако в своих стихах часто возвращался на малую родину, в родные степные просторы Дона, увидеть которые ему было не суждено. Он с пониманием встретил свою Голгофу, навязанную Гражданской войной, разломавшей наравне с другими сотоварищами и его собственную жизнь. Он теперь смирился со своей участью быть изгнанником, понимая, что Отчизна в лице малой родины, может быть, и приняла бы его, но Советская власть могла ведь и наказать за то, что он воевал с нею на полях гражданской бойни. Она таких людей считала предателями. Он не считал себя таким отщепенцем, сражался со своей правдой в сердце. Поэтому часто из глубин души у него вырывалось:

Что теперь мы можем и что смеем,

Полюбив спокойную страну,

Незаметно, медленно стареем

В европейском ласковом плену.

Популярность Туроверова была необычайно высока в белоэмигрантских кругах, особенно среди молодежи. Он часто выступал не только перед казаками, но и перед господами из высшего света былой России. Его с одинаковым вниманием слушали и старые генералы, и маститые писатели, а некоторые поэты даже завидовали его авторитету среди белого зарубежья. Он был для них соперник «без фундаментальной подготовки». Фундаментом для его творчества была сама нелегкая, почти фронтовая жизнь и в мирное время. Для «русских парижан» он был как Есенин в Москве.

Имя этого человека на долгие десятилетия было вычеркнуто из русской литературы. Помню, в 1970-е годы один мой товарищ, возвратившись из заграничной командировки, привез небольшой сборник стихов.

— Это второй Есенин, — сказал он. — Николай Туроверов. Возьми, почитай, но верни мне его, а то за него можешь поплатиться неприятностями по службе.

Читались его прекрасно сбитые, понятные и сладкие с горчинкой стихи запоем, с превеликим удовольствием. Они вызывали впечатление реально ощутимой свежести и крепость изображения. Несмотря на то что его стихи скупы, они своей точностью попадают в цель. Воспринимая сказанное поэтом, понимаешь и принимаешь его от «альфы» до «омеги». Все знакомо, все близко, все резко. Пришлось половину сборника переписать в блокнот, который до сих пор храню.

Да, Белое движение проиграло в Крыму — свои проиграли своим.