Французский орден особиста - Николай Николаевич Лузан

обильные дожди, и теперь нежным краскам любой художник мог бы позавидовать. Среди изумрудной зелени молодой травы вспыхивали розовые и фиолетовые костры цветущего клевера, поблескивали на солнце серебристые змейки речушек и блюдца небольших озер. Время от времени вдали появлялись всадники, в зыбком мареве их силуэты двоились, троились. Казалось, еще немного, и покажутся кочевники, для которых степь долгие века была домом.

Рябов не выдержал и открыл окно, и сразу в вагон влетел пьянящий, кружащий голову запах малой родины. Жадно, в полную грудь вдыхая его, он торопил встречу с ней… и с той, которой три года назад он отдал свое сердце.

Впереди показалась до боли знакомая водонапорная башня. Под колесами паровоза пискнула железнодорожная стрелка. Слева потянулись складские амбары. Гудок паровоза вспугнул стайку бойких воробьев, не поделивших корку хлеба. Вальяжные голуби, что-то проворковав, невозмутимо продолжили клевать семечки на перроне. Из здания вокзала потянулись немногочисленные пассажиры и встречающие. Выпустив клубы пара и лязгнув крюками-сцепками, паровоз наконец остановился у семафора.

По вагонам прокатилась оживленная волна голосов, пассажиры потянулись к тамбуру. Усатый кондуктор открыл дверь. Рябов, сгорая от нетерпения, не сошел, а слетел со ступенек вагона и, срываясь на бег, поспешил домой. Его никто не встречал, ну да ладно. Он ловил на себе восхищенные взгляды девчат и мечтательные – мальчишек. Еще бы, каждый из них хотел быть офицером!

Впереди за густой зеленью палисадника проглянула крыша родного дома. Прошло целых три года с того дня, как он покинул родные края. Буйная радость захлестнула Ивана, от солидности не осталось и следа. Перепрыгнув через канаву, он понесся к дому, распахнул калитку и как на крыльях взлетел на крыльцо. Из сеней пахнуло знакомым с детства запахом мяты. Навстречу выскочила племянница и с криком: «Ваня! Ваня приехал!» – бросилась ему на грудь.

Все пришло в движение. На шум сбежались соседи. А потом появились отец и мать – прибежали с поля. Иван купался в любящих взглядах, а сам искал глазами ту, которая приходила к нему в сладостных снах. Но она не пришла, и на душе сразу стало пусто. С трудом дождавшись, когда разойдутся гости, он поспешил к ней. Миновал сельсовет, ускорил шаг и свернул в знакомый проулок. За полуторкой, блеснув на солнце свежей краской, показалась ее калитка. И вот за частоколом забора мелькнула она… Сердце Ивана радостно встрепенулось, казалось, вот-вот выскочит из груди.

Летящей походкой она спешила навстречу Ивану. Простенькое ситцевое платьице облегало стройную фигурку, подчеркивая ее достоинства. Перехваченные кокетливым бантом пышные каштановые волосы развевались от быстрой ходьбы. Волнистая прядь непослушно упала на высокий лоб. Взгляд Ивана притягивали большие темно-зеленые глаза, смоляные дужки бровей, тонкий овал лица с чувственными губами… Теплая волна поднялась в груди, он распахнул калитку, и ноги сами понесли к любимой. В этот счастливый миг Иван не чувствовал под собой земли и не видел никого, кроме нее. Он искал в глазах любимой ответ на главный вопрос и видел, как в них плещется радость встречи…

– Вставайте, товарищ лейтенант! Вставайте! – вырвал Рябова из волшебного сна голос Сизова.

С трудом открыв глаза, он не сразу понял, где находится.

– Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант, там Серега Гусев задержал двоих!

Встрепенувшись, Рябов приподнялся и осипшим со сна голосом спросил:

– Где – там?

– Во дворе.

– Кто такие? Немцы? Наши?

– Не, дезертиры.

– С чего ты взял, что дезертиры?

– У них на рожах написано.

– Мало ли у кого что написано, Володя. Не спеши записывать всех во враги! – строго произнес Рябов, поднялся на ноги, стряхнул с себя траву и распорядился: – Пошли! На месте разберемся!

Они вышли во двор. В дальнем его конце, у курятника, под прицелом карабина Орлова жались к забору двое в красноармейской форме. Вид жалкий: гимнастерки на исхудавших телах висели мешком, галифе на коленях пузырились, а кое-где и продрались до дыр. На лицах, заросших густой щетиной, застыло выражение тоски и безысходности. Оба боялись поднять головы и посмотреть в глаза подошедшим Рябову и Сизову. Рядом, потрясая задушенными курами, ахала и охала хозяйка.

Под тяжелым взглядом Рябова мародеры съежились. Сам он уже видел таких за прошедшие два месяца войны. Их потерянный вид вызывал жалость, но имел ли Рябов на нее право? Война – суровый и безжалостный экзаменатор – жестоко мстила тем, кто проявлял мягкотелость. В трудные минуты боя нерешительность командиров вызывала панику среди подчиненных, что оборачивалось большими потерями.

Но здесь не поле боя, и эти двое пытались, как могли, выжить.

Рябов смягчил взгляд и распорядился:

– Сережа, опусти ствол!

Гусев выполнил команду, из груди задержанных вырвался вздох облегчения. В глазах Рябова они искали ответ на вопрос, что их ждет дальше.

Он расправил складки гимнастерки под ремнем и потребовал:

– Доложите, кто такие?

– Стецко, – выдавил из себя младший сержант.

– К-красноармеец К-Козлов, – запинаясь, пролепетал рядовой.

– Какие вы, на хрен, красноармейцы! Дезертиры и мародеры! В расход вас пустить! – с презрением бросил Сизов.

– Саша, уймись! – осадил его Рябов и, задержав взгляд на Стецко, спросил: – Где ваше оружие, младший сержант? Где документы?

Стецко суетливым движением достал из кармана гимнастерки красноармейскую книжку. Козлов понурился, он боялся поднять голову.

– А ты чё, глухой, дезертирская морда?! Где твои документы?! – рявкнул Сизов.

– Я… я их потерял, – промямлил Козлов.

– Потерял он! Ты, гад, эти сказки кому-нибудь другому рассказывай! Небось к немцам намылился.

– Ну хватит, Саша! Помолчи! – начал терять терпение Рябов. Он пролистал красноармейскую книжку Стецко и потребовал: – Назови фамилию твоего командир!

Лицо младшего сержанта искривила гримаса, голос задрожал:

– Н-нема командира! Нема и части! Немцы гусеницами всё перемесили… Два дня утюжили наши позиции! Два дня, товарищ лейтенант! От целого батальона меньше взвода осталось! Батальонного и ротного убило в первый же день! А потом и взводного… – Он всхлипнул и сорвался на крик: – Да как так можно, товарищ лейтенант?! За все время ни одного нашего танка, ни одного нашего снаряда! Одно только «держитесь да держитесь»! Когда все патроны закончились, мы голыми руками дрались! Из батальона остались я да Вовка Козлов! Четвертые сутки по лесам бродим. Ничего не ели!..

– Заткнись, дезертир! Драпанул, а теперь сказки рассказываешь, слезу вышибаешь. Не выйдет! Да чего с ними говорить, Василич?! К стенке, и весь разговор! – напирал Сизов.

Стецко и Козлов вдруг как-то подтянулись, глядя на стоявшего перед ними офицера.

– Не стреляйте, товарищ лейтенант! Правду говорим! А курицу споймали, так ведь четвертые сутки, кроме коры, не жевали ничего, – глухо проговорил Стецко.

– Пуля вас, гадов, пожалеет! – не унимался Сизов.

Хозяйка, бросив кур, в