Розовый костюм - Николь Келби

– Я должна его закончить.

Мистер Чарльз теребил в пальцах краешек букле до тех пор, пока из ткани снова не полетел розовый пух.

– Китти, это же самый обыкновенный дневной костюм! Абсолютно ничего особенного! Наши Хозяйки легко найдут другую мастерицу. А Первая леди очень скоро начнет обращаться непосредственно в наше с тобой ателье.

Кейт казалась невероятной даже сама мысль об этом. А что, если этот новый таинственный спонсор мистера Чарльза – сама миссис Вриланд? В конце концов, помогла же им издательница модного журнала с дизайном платья для инаугурации и с некоторыми другими вещами. Они с Супругой П. всегда были очень близки.

– Китти. Поверь мне. Этот костюм не имеет никакого значения, – сказал мистер Чарльз. – В отличие, скажем, от вещей для поездки в Индию.

– Но это Шанель!

– Нет, это не Шанель. Это Китти, – возразил мистер Чарльз. Затем он встал и направился к двери, оставляя за собой голубой след дыма. – Увидимся в шесть.

Кейт снова посмотрела на рисунок, сделанный Супругой П. Юбка с запахом, совершенно не подходящий к ней жакет с золотыми пуговицами… но все искупал розовый цвет, яркий, как у хамелеона. Кейт представила себе, как Первая леди в этом костюме машет рукой, улыбается, чуть склонив свою удивительную головку, и объясняет, что ей очень жаль, но Кэмп-Дэвид совершенно не годится для детей, а дети у нее просто замечательные, баловни судьбы, кто же станет посылать таких детей в захолустный лагерь, где одна грязь, и медведи, и… – да мало ли что она еще может сказать. То, что она скажет, совершенно не имеет значения. Но все то время, пока она будет говорить, букле идеального розового оттенка, особым образом отражая свет, сделает ее кожу светящейся и нежной, как у ребенка, и все будут ею любоваться, и никто даже не вспомнит, что же, собственно, такое она только что сказала. Легкая розовая «сахарная вата», вьющиеся розы, зарумянившаяся невеста – вот что придет в голову людям, вот что запомнится, когда они будут смотреть на нее. А вовсе не ее оправдания.

– Я не могу сейчас бросить работу над этим костюмом, – сказала Кейт, но мистера Чарльза рядом уже не было.

Перекрути нитку, затем натри ее воском – Кейт повторяла про себя это правило снова и снова. Иголочка была такой тоненькой. А шелковая нитка – скользкой и слишком тонкой. Дело продвигалось медленно. Букле нужно было пристегать к шелковой подкладке самыми мелкими стежками, и швы должны были быть почти незаметными, абсолютно ровными и проложенными на расстоянии не более двух сантиметров друг от друга. Только после простежки можно было что-либо кроить с помощью ножниц и сметывать. И каждый шов должен быть сделан безупречно. Этого требовала Шанель в присланной ею инструкции.

Воск дымился, вызывая у Кейт кашель. Тонкая шелковая нитка постоянно рвалась, и Кейт казалось, что когда ей снова приходится вдевать нитку, ушко иглы с каждым разом становится все меньше и меньше. Это была отнюдь не привычная задача – пришить подкладку к жакету; жакет был необычным именно потому, что подкладка пристегивалась к букле. Это невозможно было объяснить, это противоречило всем разумным доводам, и тем не менее именно бесчисленные швы не только создавали определенную структуру, но и сообщали изделию невероятную эластичность и мягкость.

Время от времени Кейт подносила ткань к лицу и касалась ее щекой. Разумеется, очень осторожно, чтобы кожа не оставила на ткани жирных пятен. Ей просто хотелось навсегда сохранить в памяти ощущение этой пушистой мягкости. Хотелось понять, как нечто, столь практичное с виду, на самом деле может быть на ощупь таким роскошным? Это было то самое свойство «роскошной бедности» или «luxe cache», «скрытой роскоши», как говорили Хозяйки; и именно это делало каждое изделие Шанель поистине выдающимся.

Перекрутить. Натереть воском. Перекрутить. Кейт и не вспомнила о перерыве на обед, и он закончился без нее. Чай совершенно остыл. Руки так сводило от усталости, что она с трудом могла как-то растереть их и немного согреть. Но ей нужно было во что бы то ни стало продолжать работу и сделать как можно больше, чтобы уйти пораньше – желательно до того, как мистер Чарльз соберет всех и сделает свое заявление, – и успеть к мессе в собор Святого Патрика. И – после того, что случилось в прошлый уик-энд, – попросить об исповеди.

Я утратила разум. Но разве могла она не думать о том, как пахнет кожа Патрика? Как спокойно, ритмично он дышал, когда она уснула в его объятиях таким чудесным, безмятежным сном? Она, конечно, никогда бы не решилась ни о чем таком рассказать на исповеди отцу Джону. А в соборе Святого Патрика ее никто не знает. Как и Патрика Харриса. Если ей удастся удрать хотя бы за несколько минут до окончания рабочего дня и прибежать в собор еще до того, как там начнется таинство причастия, все будет нормально. Считается, что если ты приходишь до начала божественной литургии причащения, то считаешься ее участником, – по крайней мере, так утверждает Мейв. А уж она-то хорошо это знает. Мейв частенько ухитрялась проскользнуть в Доброго Пастыря в последнюю минуту, как раз перед тем, как начинали раздавать облатки; казалось, словно она просачивалась сквозь потолочные балки.

– Мейв, прикроешь меня сегодня? – спросила Кейт. – Мне всего минут на десять раньше нужно уйти.

Мейв пробурчала нечто нечленораздельное, возможно, означавшее «да». Она все еще сражалась с белым платьем «от Диора». Расшитый стеклярусом лиф требовалось непременно расставить, но это совершенно испортило бы весь дизайн.

– Так я могу на тебя рассчитывать? – снова спросила Кейт. – Ты отметишь, что я ушла ровно в шесть?

– Естественно, – буркнула Мейв, но даже глаз на нее не подняла.

Это было странно. И вообще – Кейт только сейчас об этом подумала – за весь день никто, похоже, ни разу прямо на нее не посмотрел. Может, с ее внешним видом что-то не так? Кейт сходила в туалет и посмотрелась в зеркало. Ее белая хлопчатобумажная юбка, безусловно, нуждалась в глажке, особенно сзади, где она так измялась, что напоминала гармошку. И чулки она забыла надеть. И подкраситься тоже забыла. Голова у нее была настолько занята мыслями о Патрике Харрисе и ее, Кейт, бессмертной душе, что она явилась на работу в совершенно неподобающем виде!

Жаль, подумала она, что никто мне раньше об этом не сказал. Но ведь действительно никто не сказал ни слова! А может, никто ничего и не заметил? Может, ее никогда никто толком не замечает? Даже Шуинн, который зашел, чтобы спросить у Кейт о сроках сдачи заказов, так ни разу и не посмотрел ей сегодня в глаза.

Я невидимка, думала Кейт.

Интересно, сколько раз за эти шесть лет она приходила на работу и уходила с работы никем не замеченной? А сегодня даже мисс Софи – когда она после ланча остановилась возле Кейт, чтобы посмотреть, как получается простежка, – сказала лишь «Отличная работа» и пошла прочь. Возможно, мистер Чарльз прав. Миссис Вриланд, например, обладает чрезвычайно простецкой внешностью; лицо у нее совершенно лошадиное, и даже мать всегда считала ее «уродливым ребенком». И все же, став взрослой, она не утратила храбрости и присутствия духа; она жила в квартире со стенами кроваво-красного цвета, учила женщин поступать так, как им хочется, и носить то, что им хочется, даже самые безумные одежды. «Почему вы не моете вашему светловолосому ребенку голову выдохшимся шампанским, как это делают во Франции? И почему не носите фиолетовые бархатные митенки буквально со всем, что вам самой нравится? А может, вам хочется превратить старую шубку из горностая в купальный халат?» А кому, скажите на милость, нравится украшать собственные уши огромными красными пятнами? Миссис Вриланд! Но раз так делает она, значит, так будут делать и все остальные.