Мечта о Просвещении - Энтони Готтлиб

Словесное сходство поразительно, но налицо эмоциональные различия. Декарта мучили сомнения; Спиноза же был удручен тщетностью. Декарт искал определенности, а Спиноза жаждал блаженства.

Спиноза не видел необходимости разрешать радикальные сомнения, которые Декарт сначала призвал к жизни, а затем пытался развеять. Зачем терзаться ради ответов на никому не нужные вопросы? Но все же интерес к проблеме познания никогда не оставлял его. Он разделял озабоченность Декарта тем, как идеи соотносятся с физическим миром, и его пренебрежительное отношение к ощущениям. Подобно Декарту, Спиноза считал, что чувственное восприятие дает нам лишь путаные и ошибочные идеи вещей. Чтобы добиться своего рода «адекватных» идей, необходимых для богоподобного понимания мира, следует сосредоточиться на доказательствах в математическом стиле, дающих полное объяснение каждому явлению. По словам Спинозы, «неадекватные» идеи в ответе не только за незнание, но и за большую часть эмоциональных страданий. Как мы уже видели, рациональное понимание природы и неизбежности всего в ней способно облегчить наши изнуряющие страсти.

Невозмутимость Спинозы по отношению к судьбе сродни античному стоицизму. Этические высказывания Декарта также чем-то обязаны стоицизму, но Спиноза у них куда в большем долгу. Некоторые отрывки его «Этики» будто написаны Эпиктетом или Марком Аврелием. Спиноза писал:

Взгляд Спинозы на природу также напоминает о стоиках, в единой Вселенной которых не было какого-либо разрыва между Богом и миром или между духом и материей. Следующую параллель можно обнаружить в стоической идее о стремлении к самосохранению и самоутверждению, присущем всей природе. Подобно Гоббсу, Спиноза положил эту идею в основу своего повествования о поведении человека.

Гоббс смотрел на людей как на эгоистичных созданий, способных цивилизованно существовать, лишь когда они признают власть, способную поддерживать между ними мир. Спиноза разделял «эгоистический» подход Гоббса к морали и политике: он писал, что «стремление к самосохранению есть первое и единственное основание добродетели»[368]. Но у Спинозы было более сложное представление о том, в чем состоит главная польза для человека, и это делает его этику отнюдь не эгоистичной в обычном понимании этого слова. К примеру, Гоббс считал, что каждый человек в конечном счете стремится к удовлетворению физиологических потребностей. Для Спинозы же глубочайшее удовлетворение человека заключается в рациональном понимании Бога, или Природы. Поэтому именно в стремлении к таким высоким целям, а отнюдь не в потакании примитивным желаниям заключается истинное преимущество.

То, что Спиноза имел конкретное представление о неоспоримых благах для человека, отличает его от некоторых более поздних мыслителей, вторивших проповеди терпимости и свободы выражения, которую он защищал в своем «Трактате». Проповедь эта часто отождествляется с Джоном Стюартом Миллем (1806−1873), чье эссе «О свободе» было опубликовано почти два века спустя. Однако его защита разнообразия и терпимости в некотором смысле неполна. Он считал, что любой человек имеет право на свободу в той мере, в какой она согласуется со свободой остальных, так как подобный гибкий подход позволяет каждому обрести собственное счастье. Возможно, больше мудрости Милль проявил бы, объяснив, в чем же состоит это счастье. Он находил свободу желательной, поскольку верил: она способствует разнообразию и экспериментам, помогая человеку найти наилучший для себя образ жизни, в чем бы он ни заключался. Спиноза же, напротив, полагал, что он знает, в чем состоит лучшая жизнь. Это жизнь, дающая возможность развивать наши наивысшие способности. По мнению Спинозы, это возможно только в условиях политической и религиозной свободы.

Как оказалось, более поздние мыслители видели ценность работ Спинозы отнюдь не в его красноречивом призыве к свободе. Когда его репутация, наконец, отделалась от клейма атеизма, внимание привлек именно образ «Бога, или Природы», представленный Спинозой в «Этике». Для разных людей этот образ означал разное. Поэты Кольридж и Шелли видели в нем религию природы. Писательница Джордж Элиот, переводившая Спинозу на английский, прежде чем занялась сочинительством, любила его за неистовые атаки на суеверия. Маркс любил философа за то, что считал материалистическим толкованием Вселенной. Гёте не мог сказать, за что именно любил Спинозу, но точно знал, что сочинения философа глубоко волновали его:

Некоторых почитателей взгляды Спинозы обезоруживали, даже если на деле они их не разделяли. Друг Кольриджа вспоминал, как поэт буквально вцепился в томик Спинозы: «Он поцеловал лицо на титульном листе и сказал: “Эта книга – Евангелие для меня”. Но не более чем через минуту добавил: “И тем не менее его философия неверна”»[370].

Наверное, наиболее известным самопровозглашенным учеником Спинозы в XX в. был Альберт Эйнштейн. Раввину, спросившему его о вере в Бога, тот ответил: «Я верю в Бога Спинозы, который проявляет себя в упорядоченной гармонии Вселенной, но не в Бога, который занимается судьбами и поступками людей»[371]. Вероятно, отвечая раввину, Эйнштейн просто проявил дипломатичность. В конце концов, Бог Спинозы – это удобное божество для тех, кого точнее было бы охарактеризовать, как людей нерелигиозных. «Религия» спинозизма на самом деле довольно близка к современному секуляризму. Она настаивает на том, что мораль не имеет отношения к указаниям сверхъестественно могучего существа и не требует духовенства или запугивания загробной жизнью. Она отвергает идею персонифицированного Бога, который создал мир, тревожится о нем и иногда даже пытается исправить его. Она пренебрегает понятием сверхъестественного, а религиозные обряды рассматривает просто как вдохновляющие или утешительные, если они кому-то по нраву. И она защищает свободу мысли в религиозных вопросах (хотя, как мы видели, полного разделения между церковью и государством не существует). И главное в ней – не вера как таковая, а знания и взаимопонимание, улучшающие условия человеческой жизни и делающие ее более сносной. Гейне, писавший о Спинозе в 1830-х, замечал, насколько Спиноза в этом отношении опередил свое время: «Некое дуновение проносится в творениях Спинозы, поистине неизъяснимое. Это как бы дуновение будущего. Дух еврейских пророков еще покоился, быть может, на их позднем потомке»[372].