Крымские каникулы. Дневник юной актрисы - Фаина Раневская

13 февраля 1923 года. Симферополь

За минуту до начала спектакля «На дне», когда все мы уже были на сцене, внезапно рухнул занавес. Было много шума, а пыли еще больше. Нам удалось сохранить самообладание и начать спектакль словно ни в чем не бывало. Поразительно, но публика восприняла падение занавеса спокойно. Кто-то ойкнул, кто-то ахнул, но паники не случилось. Все остались сидеть на местах. Нынешнего зрителя, привыкшего к «героическим экспериментам», ничем не испугать. Занавес упал из-за лопнувшей проволоки. Она давно уже провисла, но никому не было до этого дела. Хорошо еще, что не сорвали спектакль. Отец любил повторять: «Что не додумано головой, приходится докладывать из кармана».

Поймала себя на том, что думаю и пишу об отце в прошедшем времени: говорил, думал. Столько лет прошло, а от родителей и брата нет вестей. Доплыли ли они куда? Где они теперь? Что с ними? Мне хочется верить, что у них все хорошо. Мне хочется, и я верю. Но все равно, вспоминая их, всегда плачу.

21 февраля 1923 года. Симферополь

Отчаявшись найти среди современных пьес что-либо приличное, Р. собрался ставить «Где любовь, там и напасть» Шпажинского[194]. Он подготовил речь в защиту этой пьесы, доказывая, что она не буржуазная, а революционная, потому что в ней показано пагубное влияние денег на людей, но это не помогло. Пьесу не разрешили. Шпажинский был председателем Общества драматургов и композиторов, поэтому его биография не составляет секрета. Потомственный дворянин, да вдобавок и офицер, – это по нынешним временам волчий билет. Зато мы узнали, что Ю. И.[195], с которым мы познакомились в прошлом году в Севастополе, – сын того самого Шпажинского. Он не говорил об этом, а мы не догадались, несмотря на то что фамилия и отчество у него довольно редкие.

1 марта 1923 года. Симферополь

Не выношу, когда спектакли идут в однообразном вялом настроении. От таких спектаклей у зрителей остается недоумение, а у актеров (у настоящих актеров) горечь. Р. говорит в таких случаях, что спектакль «завис в воздухе». Если начинают «зависать» два-три актера, то волей-неволей «зависают» и остальные. Ломается настроение, исчезает кураж, и публика должна наблюдать этот позор. Порой я не нахожу слов для того, чтобы выразить свое возмущение, а мне так хочется выражать восхищение. Мечтаю о том, чтобы попасть в труппу, где нет ни лентяев, ни бездарей. Павла Леонтьевна говорит, что я идеалистка. Я не идеалистка, я мечтательница. Живу мечтами. Дышу мечтами. Упиваюсь мечтами. Мечты как крылья. Они поднимают человека ввысь.

7 марта 1923 года. Симферополь

В газетах пишут, что Дункан[196]и Есенин возвращаются в Россию. Дункан горько разочарована тем, как ее встретили в Америке. Газеты на нее клеветали, зрители ее не оценили. Она сказала, что ей приятнее жить на хлебе и воде в России, чем среди роскоши в Америке, потому что в России есть свобода творчества. В словах о «хлебе и воде» я слышу ремез[197].

Свободу творчества многие путают с желанием épater[198]. Когда я слышу разглагольствования о том, что зрителя надо «поразить», то советую болтунам раздеться донага и играть в таком виде. Выйдет «поразительно». «Пробудить чувства» нельзя сводить к «поразить». Впрочем, бездарность всегда стремится к упрощению. Так ей легче.

15 марта 1923 года. Симферополь

Получила ответ на свое письмо из Москвы. Когда увидела, от кого оно, от нетерпения задрожала так, что надорвала письмо, вскрывая конверт. Сразу же заглянула в конец, потому что самое важное всегда пишут в конце, затем стала читать сначала. Увы, моим потаенным надеждам не суждено осуществиться. Положение в театре сложное. В труппе раскол, а критики обвиняют в буржуазности. «Ромео и Джульетту» не стоило ставить в наше время[199]. Кроме того, есть еще одно препятствие личного характера (надеюсь, что оно скоро исчезнет)[200]. Но мне приятно было узнать, что меня помнят и будут иметь в виду. Не знаю почему, но почему-то я уверена в том, что когда-нибудь буду играть на сцене Камерного театра[201].

Павла Леонтьевна пока еще не получила ответа ни на одно из отправленных ею писем. Я волнуюсь, а она успокаивает меня и говорит, что ответы будут позже, ближе к лету, когда в театрах начнут думать о следующем сезоне.

17 марта 1923 года. Симферополь

Проснулась в прекрасном настроении (в последнее время это случается нечасто). Высунулась в окно и пропела: «О, дней моих весна златая»[202]. Кто-то с улицы откликнулся: «Замолчи, дура!» Настроению бы следовало испортиться, но оно стало еще лучше. Нахожу в случившемся глубокий смысл. Это очень жизненно, про нас, актеров. Мы заливаемся на сцене соловьями, а нам в ответ из зала часто слышится: «Дураки вы!» Р. любит повторять, что волшебство творится в зале, а не на сцене. Он ошибается.

23 апреля 1923 года. Симферополь

Иногда читаю «Дер эмес»[203]. В ней столько новых слов, что мне кажется, будто я забыла свой язык. Удивляет то, как много там пишут про эмигрантов. Я читаю эту газету ради статей Любомирского[204]. Мне нравится, как он пишет. Среди театральных критиков не так уж много умных людей. К сожалению, в эту профессию часто попадают те, кто потерпел неудачу на других поприщах. Спектакли критиковать проще, чем книги.