О ком молчит Вереск. Вторая часть дилогии - Ульяна Соболева

А в голове ее голос:

«Не надо…, пожалуйста… выстрелишь и убьешь нас обоих…я люблю его…сын…слышишь? Я его люблю! Я простила, и ты прости!»

Она предпочла умереть…но не дать убить ЕГО. Это же так дико!

— Мамаааа, зачем?

Взрывая своим криком замогильную тишину, в которой глаза, остекленев, смотрели, как Сальваторе держит ее на руках, как что-то кричит, как прижимает к себе и опускается с ней на колени, убирает волосы с ее лица, трогает шею двумя пальцами, проверяя пульс. И Чезаре видит, как его лицо исказило болью, как он кривится, корёжится от страданий. Стоит над ней на коленях и трясется всем телом.

И парню страшно…он боится, что увидит на лице Сальваторе еще большую боль, боится, что тот заорет снова, и тогда Чезаре сойдет с ума.

— Мааа…маааа, — шепчет синими губами и не может пошевелиться, не может даже вздохнуть. Он покрывается ледяным потом, затем горячим и липким, и снова ледяным. Его ужас пульсирует, как будто ожившее чудовище, и разрывает его на части.

— Вереск…, — Сальва трогает ее щеки, ошалело целует руки, ощупывает ее тело, — скажи, что тебе больно? Вереск! Открой глаза и скажи. Скажи хоть что-то, маленькая моя. Ты же дышишь… я вижу, я чувствую, как ты дышишь. — разве голос Сальвы может звучать так нежно, как будто говорит с маленьким ребенком? И от этого больно и страшно втройне. Он видит ужас на лице этого сильного мужчины, видит, как тот шатается, словно пьяный, как сходит с ума.

Сальва раздирает платье и вдруг с облегчением выдыхает… Хотя Чезаре не понимает почему. Ведь там воспаленное отверстие под ключицей, и из него сочится кровь… и ему страшно. Это сделал он… Он выстрелил в нее.

Откуда-то бегут люди, но Сальва смотрит на них безумным взглядом, и они не смеют приблизиться. Он хватает мать на руки и бежит с ней в сторону дома, потом оборачивается на Чезаре.

— Со мной! Идем! Быстро!

Сердце парня сжимается все сильнее. От панического страха его грудь сдавливает приступами удушья, но он бежит следом за Сальваторе. Ничего более жуткого он в своей жизни никогда не испытывал. Его губы шевелятся, и он беспрерывно шепчет «мама…мамочка…мама».

За ним в дом, следом. Не понимая, куда идет и зачем. Видит, как тот вбежал на кухню и смел все рукой с кухонного стола, укладывая там Вереск.

— Не стой…дай нож.

Не совсем понимая, что тот собирается делать, послушно схватил нож.

— Беги к бару, там есть бутыль с бренди…твой дед сам его делал. Неси сюда.

— Скорая…надо скорую.

— Пока доедут, может быть поздно…и…они вызовут полицию. Тебе сейчас ни к чему.

— Но…она истекает кровью, она ранена…ты…ты убьешь ее?

Развернулся к сыну с дико вращающимися глазами, схватил одной рукой за шиворот и зашипел.

— Я скорее выдеру себе сердце голыми руками, чем убью ее, понял? Нож неси. Будем доставать пулю…она скользнула по медальону и не попала в сердце. Она здесь, вверху. Ее надо достать.

Чезаре смотрел на них, широко раскрыв рот, задыхаясь и чувствуя, как вся его одежда промокла от холодного пота, смотрел, как Сальва наклонился над матерью, как приподнял ее одной рукой за плечи и ввел лезвие в рану.

Глаза Юлии с всхлипом распахнулись, она широко открыла рот и застыла, вцепившись взглядом в Сальву. Если бы она закричала, Чезаре не было бы настолько больно, как от ее немого стона и от этого взгляда…не на сына, а на мужчину. До этого времени совершенно чужого мужчину, но ОНА смотрела на него так, как будто бы в нем пульсировала ее собственная жизнь. Никогда Юлия так не смотрел на Марко. И…никогда бы не посмотрела. Чезаре знал на каком-то подсознательном уровне, что вот так смотрят только один раз в жизни и только на одного человека.

— Я ее достану. Смотри на меня, малая, и не шевелись. Я ее достану, и все будет хорошо. Ты мне веришь? Ты падаешь — я ловлю, помнишь? Ты никогда не упадешь на землю… Сейчас мы упадем вместе.

Ее взгляд не отрывался от его лица, и из глаз катились слезы… она трогала другой рукой его щеку, трепала его густые волосы, пока он извлекал из ее тела пулю и… тоже смотрел…так смотрел, как будто она его воздух, как будто бы он дышит вместе с ней и вместо нее. Как будто вся ее боль отразилась на его лице, в его черных глазах. А ведь он ее любит. Чезаре отчетливо это осознал прямо сейчас. Сальваторе ди Мартелли безумно любит его мать.

— Да…вот так… Это месть, малая… помнишь ту вилку? Пришел час расплаты, и теперь я потыкаю в тебя лезвием. Тшшшш…смотри мне в глаза. Еще немного. Я ее нащупал…моя терпеливая девочка. Ты можешь кричать.

— Я…напугаю Чезаре.

Сальваторе смеется, не отрывая взгляда от лица Юлии.

— Куда уж больше…ты и так его напугала. Глупая девочка. Моя маленькая глупая девочка…ты сумасшедшая девочка.

Окровавленные пальцы кидают пулю в тарелку, и Чезаре с пылающими щеками выдыхает от облегчения. Ему казалось, это внутри его мяса копаются сильные длинные пальцы, и это он готов извиваться и корчиться от боли вместо матери. Он бы с радостью взял это все на себя.

— Вату смочи бренди и давай сюда.

Прикладывает к ране вату и тут же накрывает губы Юлии своими. Чезаре резко отвернулся, но все равно увидел их отражение в стеклах шкафов.

— Тшшшш…вот так…

Большие руки Сальвы гладят ее по волосам, по спине, баюкают, укачивают, второй рукой он швыряет сотовый Чезаре.

— Найди номер Араманто. Скажи, чтоб немедленно выезжал ко мне. Это врач.

И парень подчинился, беспрекословно, как робот, не прекращая смотреть на мать, которая сцепила свою руку с рукой Сальваторе.

Ее пальцы побелели, но и его пальцы были такими же белыми, и Чезаре не представлял, с какой силой они сдавили руки друг друга.

Потом приехал врач, и Сальва унес Юлию наверх. Чезаре остался внизу. Там, на той кухне возле стола, перепачканного кровью. Его руки дрожали, и эта дрожь никак не унималась.

Он смотрел пустым взглядом на стол и все еще видел этих двоих, впивающихся друг в друга сумасшедшими взглядами… Она закрыла ЕГО собой. Вот так просто взяла и закрыла… Какой должна быть любовь, чтобы сделать это? И разве это любовь? Чезаре представлял ее совсем другой. Нежной, щемящей, ласковой, а не звериной и бешеной, сметающей все на своем пути.

Протянул руку и взял медальон — застывший в смоле цветок вереска, как будто в слезе, раздавленный и счесанный пулей. Палец автоматически погладил выемку…если бы не медальон, пуля бы разорвала ей сердце. Самое жуткое, что она этого хотела, она развернула пистолет на себя. И перед глазами снова и снова ее лицо, раскинутые руки и эти глаза с его собственным отражением.

— Что? Горюешь об упущенном шансе пристрелить меня?

Вздрогнул и обернулся, все еще чувствуя онемение во всем теле. Сальваторе стоит в дверях с сигаретой в зубах, с закатанными рукавами все еще окровавленной рубашки. Вошел на кухню, отодрал зубами пробку с бренди и сделал несколько глотков.