Матерятся все?! Роль брани в истории мировой цивилизации - Владимир Жельвис

Общаясь с соседними народами и их культурой, мы не можем обойтись без того, чтобы заимствовать у них нужные нам элементы. Заимствуется всё, и плоха та культура, которая ничего не берёт у другой и сама ей ничего не предлагает. Всевозможные обзывания, эмоциональные оценки не исключение. И заимствуются они по тем же законам, по каким заимствуются всякие другие слова.

И всё же изучаемая нами группа слов так своеобразна, что и здесь есть свои особенности.

В принципе легче всего заимствовать у чужой культуры слова нейтральные, прежде всего названия заимствуемых предметов. Нетрудно, для разнообразия, взять чужое слово и для выражения эмоции при условии, что точно такая же эмоция есть и у нас. Но и тут всё не так просто.

Начать с того, что чужое слово никогда не заимствуется во всех своих значениях сразу. Заимствуется только одно, нужное в данный момент значение, остальные остаются в языке-источнике. Что же касается эмоционально нагруженной лексики, то при переходе в другую национальную культуру она, как правило, меняет своё значение частично или полностью. Выше уже отмечалось, что другая национальная культура – это всегда и другая шкала ценностей, а эмоционально насыщенные слова реагируют на эту шкалу особенно заметно.

И при всём при том эмоциональная лексика заимствуется достаточно часто и обильно. При этом воспринимается она то в очень мягком, то, напротив, в очень грубом смысле, в противоположность тому смыслу, который у неё был в языке-источнике.

Чтобы это как следует понять, необходимо разобраться в том, как вообще воспринимается чужая культура. Глядя на чужие обычаи и привычки, мы можем смотреть на них как на странные, малопонятные, а отсюда подозрительные. Но можем увидеть их как удивительные, интересные, симпатичные.

Для развлечения – несколько занимательных примеров из книги Р. Льюиса «Столкновение культур»:

Таких примеров можно привести буквально тысячи. Но для нашей темы интересны другие случаи. Обратимся вначале к заимствованиям, воспринимаемым как очень грубые. Общеизвестно, что некоторые звуковые сочетания кажутся носителям той или иной культуры благозвучными, мягкими, а другие – режущими слух, неприятными, иногда даже неприличными и, стало быть, пригодными для оскорбления. В русской культуре к «плохим» звукам относятся, например, сочетания различных гласных с «ж», «ш», «ч» и др. В других культурах – другие звуки и сочетания.

Выше уже говорилось, что сплошь и рядом буквальный смысл инвективы большой роли не играет. Но тогда повышается роль того, как эта инвектива звучит. И если мы заимствуем чужую инвективу, то тем более важно, чтобы она звучала резко и, значит, оскорбительно. В Индонезии, бывшей голландской колонии, распространено – и даже считается очень грубым – голландское восклицание «God verdomme!», родственное по набору согласных английскому «Goddamn!», немецкому «Verdammter»(проклятый) и другие. Индонезийцам смысл этой брани совершенно неизвестен, но на их шкале звуковых комбинаций такое сочетание согласных звучит очень выразительно и производит желаемое впечатление.

Немного другой случай – когда мы очень уж не любим соседний народ, и поэтому уверены, что у них там всё хуже, чем у нас. И ругательства у них «грязнее», «поганее», а значит, звучат обиднее.

Такое отношение прямо восходит к боязни первобытного человека всего чужого просто потому, что оно чужое, не наше, а значит, опасное. Именно поэтому чужое проклятие ощущалось как более сильное и входило в состав магической формулы. Колдовство чужаков ценилось выше, чем своих собственных колдунов.

У русских более сильными колдунами считались финны, карелы, мордва и другие соседи. У кетов (енисейских остяков) леший боялся русской ругани. В случае встречи кетом лешего его надо было выругать.

У японцев достаточно собственных средств, способных вызвать сколько угодно сильное возмущение и гнев, но японец, освоивший какой-нибудь западный язык, очень охотно обращается к заимствованным инвективам. Вспомним в этой связи, что японцы долгое время жили в полной изоляции от внешнего мира и до сих пор в массе сохраняют неприязненное или хотя бы настороженное отношение к иностранцам.

Но на том же неприязненном отношении к чужой культуре может основываться и её осмеяние. Чужой язык, равно как и чужие обычаи, песни, моды и проч. могут рассматриваться как нелепые, забавные, некрасивые и тому подобное Заимствованная в таком ключе инвектива будет воспринята скорее всего как более мягкая, чем родная, даже если буквальный смысл родного и зависимого слова совпадут.

Не потому ли преподаватели иностранного языка, желая обругать ленивых студентов, часто делают это на родном языке? Брань на иностранном языке воспринимается студентами как ещё одно упражнение, а не суровый выговор.

Равным образом ряд названий табуированных понятий воспринимается много мягче в принимающем языке. Например, слово «pissoir» звучит по-немецки более прилично, чем по-французски, откуда оно заимствовано, а вульгарное английское «piss» в русском языке стало «писать», то есть превратилось во вполне приемлемое слово детского языка. Так что переводить английское «piss» лучше как «ссать» («сцать»). Английский же вежливый вариант – «to urinate» (сравним русское «мочиться»). Точно также мягкое английское «poop» (сравним русское детское «какать» из латинского «cacare») происходит из голландского слова, близкого по грубости с русским «срать».

Примерно то же самое – с заимствованиями из другого диалекта своего же языка. Во вьетнамской практике носитель одного диалекта может произнести грубую инвективу на другом диалекте, и она будет звучать как значительно более мягкий вариант. Иногда разница будет заключаться только в несколько ином подъёме голоса, и тем не менее эффект будет гораздо более мягким.

Именно поэтому две широко общающиеся этнические группы могут активно употреблять в речи инвективы друг друга. Так, например, поступают, по утверждению информантов, казанские татары и русские, живущие в том же регионе. Характерно, что такое употребление продолжает шокировать подлинных «хозяев» соответствующих выражений: например, легко употребляемые русскими татарские инвективы возмущают носителей татарского языка, которые не понимают, как могут русские так легко, не смущаясь, произносить «такие слова».