Невозможные жизни Греты Уэллс - Эндрю Шон Грир

– Феликс едет домой, – сказал мне Алан по телефону тем утром. – Его выпускают с испытательным сроком.

– Боже мой! Как вы этого добились?

По тону Алана я поняла, что он улыбается.

– Дергал за все веревочки.

Малыш Фи услышал волнение в моем голосе и выбежал в коридор, наверняка полагая, что любая хорошая новость обязательно имеет отношение к нему.

– Твой дядя возвращается домой! – провозгласила я, и он запрыгал на месте.

– Кое-что еще надо утрясти, – сказал Алан. – Завтра, а может быть, даже сегодня. Я доставлю его прямо к вам.

– Спасибо вам, Алан! Спасибо вам.

Я положила трубку, подняла Фи в воздух и расцеловала его, а он все смеялся и смеялся.

Мне надо было чем-то занять себя в ожидании Феликса. Я прибралась в доме, сварила овсянку, погладила простыни. Алан больше не звонил. Я смотрела, как Фи играет с оловянными солдатиками, выслушивала его вопросы, на которые трудно было ответить. В итоге нам с миссис Грин пришлось объяснять моему сыну, что такое война.

Это было все равно что объяснять смысл любовного акта, лишенного внутренней логики для всех, кроме участников, – но они обходятся без логики, ими движет страсть. Беседа по большей части состояла из моих глупых ответов на его весьма разумные вопросы.

– Есть плохие парни, немцы, – сказала я, – они хотят захватить то, что им не принадлежит. А наша страна пытается остановить их и заставить вернуть захваченное.

– Плохие парни – это немцы? – спросил Фи, не отрываясь от своих солдатиков: те вступили в бой, который он никак не мог соотнести с настоящим. – Разве мы плохие парни?

Я стала долго объяснять, с помощью миссис Грин, что мы – американцы и воюем на стороне Америки. Французы стреляли по русским (это был набор из серии «Наполеоновские войны»), и сын голосом изображал негромкие взрывы. Наконец огонь прекратился, и тут же прозвучало:

– Миссис Грин, а вы плохой парень?

Дело в том, что она не была американкой. Тут миссис Грин поступила не очень умно, сказав, что Швеция нейтральная страна и ей все равно, кто победит. Фи разревелся и спросил сквозь слезы: неужели она не хочет, чтобы хорошие парни победили?

И только позже нам удалось провести связь между войной и его отцом. Как ни странно, это не вызвало никакой вспышки: он просто сидел над батальной сценой и кивал, как некое божество. Я открыла рот и начала рассказывать о дяде, но вовремя опомнилась. Миссис Грин смотрела на меня с любопытством. О дяде мы никогда не говорили. Вот так мы сидели и наблюдали, как Фи играет в солдатики, среди которых теперь был его отец.

Позже в тот день мы шли по улице – мой сын, миссис Грин и я, – пробираясь через еще один Нью-Йорк в военном обличье. Мне не удалось придумать ничего лучшего, чтобы отвлечься от известия о Феликсе: я так и не поверила в него до конца. Наша цель состояла в покупке плотных штор для светомаскировки, чтобы не оставлять Фи без рождественских гирлянд. Вообразите меня, упакованную на манер футбольного полузащитника, в шерстяном платье такого вида, будто в нем забыли вешалку для одежды; миссис Грин, похожую на громилу в своем огромном пальто; бедного Фи, который с трудом двигался в тесном шерстяном костюмчике. Я не верила своим глазам: никто на нас не пялился. Мы хорошо вписались в толпу, где каждый был одет по-своему: пожарные в комбинезонах, продавщицы в воронкообразных шляпах и в синих крокодиловых лодочках итальянцы, торговавшие вразнос горячим картофелем. И конечно, повсюду мелькали парни и мужчины в совершенно новой, еще не отглаженной форме – прямо со склада, – с большими вещевыми мешками: все они направлялись к поездам, покидая родные дома. Город мало изменился с момента нападения на Пёрл-Харбор; я почему-то представляла себе, что все будут сидеть по домам, но на Манхэттене это невозможно. Обращали на себя внимание любопытные детали, например надписи на таксофонах: не звонить по этому телефону во время воздушной тревоги! А на одной улочке возле дешевого магазина развели небольшой костер из вещей с надписью «Сделано в Японии». До этого здесь жгли пластинки Бетховена и Брамса. Все шло по кругу.

Магазин тканей, в отличие от улицы, был местом, где царило паническое настроение. Каждый кусок ткани, подходящий для того, чтобы закрыть окно, был выставлен напоказ и оценен в тридцать девять центов. Миссис Грин откуда-то точно знала, что надо брать, – к моему удивлению, это оказалась совсем не черная ткань, а самая простая, серая, из хлопка. Она схватила рулон и бросила его на измерительный стол. Пухлая, сильно накрашенная девушка, с зачесанными назад черными волосами, отрезала кусок нужной длины, и я расплатилась, достав деньги из своей дурацкой сумочки с пластмассовой ручкой. Потом нам пришлось спасать Фи от «огромного паука-колдуна», затянувшего его в черную кружевную паутину. Я купила ему четверть ярда этих кружев, и он надел их как шарф. Похоже, миссис Грин была шокирована. Мы были на полпути к дому, когда завыли сирены воздушной тревоги.

Сначала никто не знал, что делать. Большинство прохожих продолжали идти как ни в чем не бывало. Какой-то тип с черной треугольной повязкой вышел на мостовую и закричал: «Я уполномоченный по гражданской обороне! Всем войти в ближайшее здание и лечь на пол!» – но люди, несмотря на его нелепые команды, шли своей дорогой. Полицейский остановил движение, но не смог заставить пассажиров покинуть автобус: никто не встал с места. Размахивая пистолетом, он кричал: «Но я полицейский! Я полицейский!» – пока не отчаялся и не ушел, задавая вопрос в пустоту: «Что же мне делать? Стрелять в этих несчастных мерзавцев?» К тому времени мы уже ворвались в магазин вместе со множеством других дам, обремененных покупками. Я завернула Фи в свой мех, как самки поступают со своими детенышами, и провела рукой по его лицу. Щеки были мокрыми: он плакал.

Через несколько минут страшный шум прекратился и стали слышны громкие рыдания моего сына. «Ну, малыш, – сказала я, поглаживая Фи по голове, – тише, тише, успокойся». На миг мне стало легче оттого, что на другом конце зала еще одна женщина успокаивала своего сына, – но оказалось, что это зеркало, в котором отражаемся я, такая непривычная, и Фи. Я испуганно переглянулась с портным. Затем сцена стала еще более комичной: из-за занавески вышел молодой человек в боксерских трусах и подтяжках и спросил: «Эй, мы что, должны лечь?»

– Нет, – сказала миссис Грин. – Мы просто должны ждать внутри, пока не дадут отбой.

Он усмехнулся:

– Что ж, спасибо, мэм. Значит… я могу туда вернуться?

Она глубоко вздохнула, а затем, к моему удивлению, сказала:

– Нет. Пока не дадут отбой, нельзя.

– Тогда ладно. – Он застенчиво улыбнулся. – Если дамы не возражают… – Он взял с полки хомбург[29], водрузил на голову, скрестил на груди руки и стал ждать вместе с нами, кивая по очереди всем дамам.

Никто не объяснил, что он может одеться, даже ошеломленный хозяин магазина, который заводил свои часы. Все домохозяйки с сумками, полными тканей для затемнения, стояли и любовались его фигурой. Миссис Грин старалась не встречаться со мной глазами. А мне этого хотелось: так приятно было обнаружить, что у нее есть чувство юмора.