Ной - Дэвид Мэйн

Ну и конечно, отец и мать. Они сыграли огромную роль в моей жизни. Отец как-никак выкупил меня и отдал Симу – с этим долгом мне никогда не расплатиться. (Если бы судьба не свела меня с ним, я бы прожила в какой-нибудь дыре короткий век блудницы и давно была бы мертва.) Он стал для меня лучшим отцом, чем мой настоящий родитель. Мать на его фоне смотрится неброско, но я-то знаю: ей не по душе быть на переднем плане. Она верит, что все заранее предрешено. Интересно, что она думает о нашем отъезде? Тяжело жить без надежды. Да и с надеждой жить непросто.

* * *

Наконец я получила ответы на свой вопрос. В прошлом году мне удалось остаться с каждым на несколько мгновений и задать вопрос, который меня мучил с самого начала: «Почему Господь так поступил?»

Отец: – Потому что Он хотел очистить мир от греха и наказать отступников.

Мать: – Мог – и поступил.

Сим: – Потому что Он хотел, чтобы мы стали лучше.

Хам: – Потому что Он не уважает дело рук Своих.

Илия: – Потому что Ему, как и большинству мужчин, нравится разрушать. Нравится – и все.

Яфет (тихим монотонным голосом, уставившись на скрученную птичью лапу, в которую превратилась его рука): – Потому что Он главный, и тебе не следует об этом забывать.

Мирн: – Ему хотелось посмотреть, что мы будем делать.

Ни один из этих ответов меня не удовлетворил. Впрочем, и собственный ответ – нет предела страданиям, которые Он уготовил нам по причинам, ведомым только Ему, – меня не устраивает. В итоге я вернулась к тому, с чего начинала.

* * *

После ужина Сим отводит меня в сторону и говорит:

– Хорошие новости. Я весь день шел на юг, посмотрел наш путь. Остальные сделали то же самое.

– И?

– Первый день мы будем просто идти вдоль реки. Сложно не будет.

– Приятно слышать, – киваю я. – В кои-то веки достается что-то простое.

– Но потом река поворачивает на запад.

– Да?

Он облизывает губы:

– Некоторое время нам придется идти по горам. Однако не надо думать, что путь через них будет долгим. За горами у нас все шансы найти такую же хорошую землю, как и здесь. А может, даже лучше.

– Хорошо.

– Бера, мы справимся. Я уверен.

Я вспоминаю Ульма и его утлое суденышко.

– Я не сомневаюсь, что мы справимся. Только не понимаю, почему меня должна обрадовать новость, что ты принес.

– Я о других. Мирн и Яфет отправляются на север. Они могут просто идти вдоль реки. Идти и идти, может быть, даже несколько недель. На севере гор нет.

Не могу сдержать смешок и хихикаю. Я тыкаю пальцем в грудь мужу и говорю:

– Хорошая новость, Сим.

– Слушай дальше. Хам с Илией отправляются на восток. Там тоже гор нет, только равнина, земля, может, слегка суховата…

– Знаешь, ты сумасшедший, – говорю я и улыбаюсь, показывая, что шучу.

– Почему? – хмурится он.

– Должно быть, я единственная женщина на свете, чей муж считает предстоящие испытания удачей. Признайся, ты ведь так считаешь? Мы благословенны более других, потому и наши испытания должны быть тяжелее, чем у других?

– Я имел в виду совсем другое. Это же здорово, что другим будет легче.

– Зато мы будем страдать. А страдания – благо.

– Дело не в том, что страдания – благо, – мрачнеет он, – а в том, что… что…

– Предстоящее испытание дает шанс показать, что ты готов его преодолеть.

Он смотрит на меня, пытаясь осмыслить мои слова. Если бы кто-нибудь взялся написать портрет Сима, используя только прямые линии, он все равно добился бы значительного сходства. Особенно сейчас, когда Сим хмурится, что часто происходит, когда он озадачен.

– Да, – наконец соглашается он. – Думаю, что так. А ты считаешь, это глупо?

– Нет.

– Ты думаешь, что у тебя муж-дурачок, которому нравятся страдания? – дуется он.

Я целую его там и здесь, прямо в обиженно надутые губы (мы одни у речки, так что никто не видит). Мелькает легкая тень беспокойства (где дети?), но я отмахиваюсь от нее и продолжаю его целовать.

Мои поцелуи успокаивают его.

– Я думаю, что мой муж считает необходимым совершать достойные поступки, и ему все равно, во что это ему станет.

– Как будто я глупец.

На самом деле совсем наоборот, но я не хочу вдаваться в объяснения. Я просто целую его снова.

Ной дал зарок больше не пить. Он говорит Яфету:

– Перед отъездом выруби виноградник. Возьми с собой столько лоз, сколько тебе нужно, мне они без надобности.

Он ожидает, что Яфет начнет спорить, но после потопа младший сын стал послушным.

– Хорошо, па. Вырублю.

Ной смотрит, как Яфет неуклюже поднимает топор. Основной вес приходится на левую руку, искалеченная направляет удар. Топор опускается и раскалывает дерево на части. Пропитанные смолой доски ковчега горят дымно, но жарко – этой зимой они пустили на дрова треть судна. Зияющий прорехами корабль громоздится над ними, словно гниющий труп гигантского животного, словно напоминание о минувшей беде.

– Яфет, – зовет Ной.

Топор опускается, чурбан трескается, но не раскалывается. Яфет, тяжело дыша, издает рык. Он снова опускает топор, и на этот раз дерево поддается. Яфет швыряет расколотый чурбан в растущую кучу дров.

– Да, па.

Ной мнется. Он хочет сказать сыну: «Ты молодец, я горжусь тобой», «Я потрясен тем, как закалило тебя несчастье» и даже «Я буду скучать по тебе и Мирн». Но язык Ноя не привык к таким словам, с детьми он всегда говорил иначе. Он им отдавал приказы, рассказывал о хороших и дурных поступках и их последствиях. Об этом он говорить умеет.

Яфет смотрит на него украдкой:

– Чего, па?

Ной показывает на дрова:

– Ну ты и нарубил.

– Господь превратил меня в калеку, так что мне надо тренироваться, – кивает Яфет.

Ной морщится.

– К тому же мне хочется нарубить и для тебя с мамой.

– Да, ты ведь скоро уезжаешь, – Ной мнется. – Ты уж проверь, вдруг Мирн чего забыла.

– Я уверен, другие ей уже не раз все сказали, – он пожимает плечами, но спустя мгновение соглашается: – Хорошо, проверю.

Яфет медлит, а потом говорит:

– Па, мне бы хотелось кое-что сказать.

– Говори.

Теперь уже мнется юноша: