Мой настоящий отец - Дидье ван Ковелер

— Снять запрет Союза может только автор, — сказал ты и протянул мне ручку. — Напиши ему.

Я послушался, чтобы тебя утешить, и хотя сам ни секунды не верил в успех, отправил в издательство «Галлимар» длинное послание для передачи автору от горячего поклонника. Шесть дней спустя пришла телеграмма:

Даю разрешение играть «За закрытыми дверями». Жан-Поль Сартр

В это было трудно поверить. Ты позвонил в Союз, и взявший трубку чиновник подобострастно заверил, что все административные препоны сняты. Но нас ожидал еще один приятный сюрприз. Через месяц после премьеры мне передали из театра конверт, адресованный «Мсье режиссеру „Друзей из «Этьен д'Орв»“». Внутри был серый листок с отпечатанным на машинке текстом.

Мсье,

Мои друзья видели вашу постановку «За закрытыми дверями». Говорят, смеялся весь зал. Мне и самому эта пьеса казалась забавной, но все утверждали обратное. Спасибо, что стали на мою сторону тридцать три года спустя.

Сартр

Должно быть, на той неделе мой ангел-хранитель решил поработать почтальоном. Через день мне пришло еще более неожиданное послание. В полном восторге от книг Женевьевы Дорман,[50]я когда-то отправил этой незнакомой мне женщине несколько страниц моего сочинения и выращенный на балконе лимон — намек на название одного из ее романов. Писательница подтвердила получение посылки, сдержанно указала на шероховатости стиля, но призналась, что ей было смешно и что я по праву могу считать себя писателем. Она советовала не доверять издателям: «Им лишь бы побольше бумаги продать», — а своего единственного выбирать придирчиво и старательно, как нужное слово или спелый лимон.

Два волшебных письма висели на кнопках у меня над письменным столом и, как два компаса, показывали противоположные направления. Как поступить — сидеть взаперти и писать, получая отказ за отказом от «торговцев бумагой», или попробовать себя в театре, раз там меня так хорошо приняли? Собравшись с духом, я взялся за оба дела сразу. Ты же в упоении раздавал всем ксерокопии писем и даже придумал фантастический план: свести за обедом в Париже двух первых членов моего фан-клуба — экзистенциалиста и «кавалерист-девицу». Гуру леваков-интеллектуалов и романтическую бунтарку из правых.

— Это будет такая встреча… — заранее радовался ты, — кто сказал, что они друг друга терпеть не могут? Тем более, кое-что общее у них уже есть.

Когда дело касалось меня, ты готов был идти напролом. Впрочем, шесть лет спустя обед все же состоялся. Правда, Сартр уже умер, ты принялся расхваливать его Дорман, она приняла тебя за безумца и сразу прониклась симпатией.

* * *

— Вы впервые работаете вместе?

— Да что вы, нет, конечно! — воскликнул ты.

Это было после премьеры «За закрытыми дверями». Анна де ла Валет, бойкая репортерша с Радио Монте-Карло — та, что прославилась, уговорив преступника в аэропорту Ниццы отпустить заложников, — брала у нас интервью за кулисами после отгремевших оваций. Спектакль никто не снимал, и я не знаю, что там на самом деле получилось, но весь лицей пришел нас поддержать, и обстановка напоминала скорее стадион, а не театр.

Я вывел на поклон всю мою техническую команду, и журналистка приняла тебя за декоратора-постановщика. Впервые в жизни ты тянул одеяло на себя; обычно это я пользовался твоей известностью.

— Напомним нашим слушателям, что Рене ван Ковеларт — известный всей Ницце адвокат, но вдобавок мэтр оказался отцом и помощником юного режиссера. Так когда же сложился этот творческий союз?

Мы с улыбкой переглянулись, я открыл было рот, но ты ответил за меня:

— Ему было два или три месяца, точно не помню.

И ты рассказал, что в детстве у меня была аллергия на материнское молоко, а тебе артроз мешал спать, и в пять утра кормил меня ты. Вместе с молочной смесью и фосфатином ты потчевал меня историями, благодаря которым мне потом и захотелось стать писателем. Если верить тебе, я не только слушал и все понимал, но и смеялся, где положено.

Ты, конечно, по привычке приукрасил историю нашей дружбы, хотя кое-какие воспоминания об этих годах сохранились и у меня: так, однажды, я огорошил тебя вопросом, почему утром ты называешь меня «господин Председатель». Ты смутился и покраснел. Просто забавных историй и сказок о волосатых феях или зачарованных людоедах-вегетарианцах тебе было мало — ты оттачивал на мне свои речи в суде. Мое воображение кормилось дивными поучительными историями вроде этой: «Господин председатель, мой многоуважаемый собрат забывает, что два вышеупомянутых участка до момента раздела принадлежали одному собственнику, вследствие чего мой клиент не обязан подтверждать сервитут фактом пользования землей на протяжении тридцати лет». Конечно, мне нравилось, как это звучит. Приятно было отвлечься от вечных женских «ути-пути». Ты размахивал руками, попадал рукавами в мою тарелку, каша летала в меня, и я хохотал.

— Значит, ваш сын был развит не по годам? — спросила Анна де ла Валет.

— Это как посмотреть, — ответил ты, дружески ткнув меня кулаком в плечо.

Действительно, заговорил я в полгода, а пошел только в полтора. Ты считал, что причина в тебе, и явно этим гордился, ведь и здесь я тебе подражал: бойко болтал, но не желал вставать на ноги. На прогулке в парке я категорически отказывался вылезать из коляски. Мимо ковыляли карапузы еще младше меня, а я тыкал в них пальцем: «Смотри, какие они смешные, мам». Ты тоже часто падал, мог сверзиться с лестницы у Дворца правосудия, «опять нога подвела» — а я думал, ты так шутишь, передразниваешь малышей из парка, чьи нелепые падения отбивали у меня охоту сделать первые шаги. Детская коляска потихоньку превращалась в инвалидное кресло. Родня переживала, педиатр бил тревогу.

— Замечательная история, мэтр, спасибо, что поговорили с нами о новой постановке «За закрытыми дверями», надеюсь, гастроли тоже пройдут удачно.

Я был поражен. Интервью закончилось, а я не смог и слова вставить ни о Сартре, ни об актерах, ни о режиссерской концепции. Слушатели радио Монте-Карло теперь знали, как меня в детстве кормили, на чем катали. И ты очень собой гордился. Правда, всего не успел рассказать и поймал репортершу на лестнице, чтобы продолжить — без микрофона про педиатра: тот все больше сомневался, смогу ли я вообще ходить, и ты встал на мою защиту:

— Доктор, он ходит — мысленно. Он готовится. Он и говорить сразу начал фразами. Встанет на ноги и сразу пробежит стометровку. Верно, малыш?

— Вопрос серьезный, мэтр, мне не до шуток, — укорил тебя педиатр.

— А я и не шучу. Покажи-ка ему, Дидье.

Уж не знаю, сам ли я это запомнил или слышал потом от доктора Рэбоди, милого печального человека, которого принимал за обожравшегося людоеда — у него в кабинете стояло с десяток больших старых пустых колыбелей. Но в ушах у меня до сих пор звучит твой голос, полный тревоги и непоколебимого оптимизма. Ну разве я мог тебя подвести, уронить твой престиж в глазах доктора?