Дарители. Книга 3. Игра мудрецов - Екатерина Соболь

С этими словами он развернулся и решительно зашагал к скалам. Генри стало не по себе. Кажется, Эдвард был даже рад, что куроед оказался огромной злобной тварью, – его тяге к самоубийственным подвигам это отвечало как нельзя лучше. Генри сжал зубы и пошел за ним. Предчувствие у него было хуже некуда.

Догнав Эдварда, Генри без большой надежды поинтересовался:

– В книжках из библиотеки случайно не было написано, как победить лютую тварь?

Эдвард покачал головой, тоскливо оглядываясь на Снежка и Болдера, которые мирно щипали траву среди надгробий. Генри отлично понимал, зачем он оставил коней – толку от них все равно бы не было. Увидев зверя, они бы сбросили седоков, убежали и погибли, сломав себе шеи в горах.

– Лютые твари все время разные, – уронил Эдвард. – Раз в пару сотен лет в каком-нибудь углу королевства появлялось существо, которое убивало людей сотнями, прежде чем его удавалось остановить. Такие твари привязаны к тому месту, где земля их породила, но, когда убьют достаточно народа и наберутся сил, могут оборвать эту связь и вырваться на свободу. У них всегда красные глаза, но способности разные. Дышать огнем, замораживать, убивать взглядом. Неизвестно, чего от них ждать.

– А убийство белого рыцаря дает лютой твари сразу кучу сил, верно? – сухо спросил Генри, и Эдвард нехотя кивнул.

Скалы приближались – искрящиеся, великолепные. Генри умел различать с десяток пород камня, но здесь их были сотни. Низ той скалы, к которой они шли, был черным, на высоте человеческого роста в черный цвет врывался рыжий, будто два вида камня в незапамятные времена были жидкими и влились друг в друга, как мед влился бы в сажу. Рыжий с золотыми искрами камень отвесной стеной поднимался вверх, а в вышине вдруг бледнел, превращался в прозрачно-желтый – и этот пик сейчас сиял под солнцем так, что глазам было больно.

От скал веяло неживым холодом – у подножия еще попадались деревья и кусты, но Генри уже видел – дальше, среди утесов, нет ничего живого, ни травинки, ни цветка. Даже река в широком ущелье была странно тихой, вода текла так лениво, что казалось, будто она не движется вовсе.

Эдвард остановился между двумя скалами и провел рукой по сырому от дождя камню – темно-красному, с золотыми искрами в глубине.

– Я бросаю тебе вызов, – выдохнул Эдвард, так быстро, словно боялся передумать.

В этой мертвой, абсолютной тишине его слова показались оглушительными. Внезапно потемнело, и Генри вздрогнул, но тут же сообразил: ничего страшного, просто село солнце. Скалы сразу погасли, будто солнце забрало с собой их яркие цвета и блеск – теперь они казались темными глыбами.

Генри напряженно вслушивался в тишину. Он ждал шагов, тяжелого звериного дыхания, но услышал кое-что совсем другое: пение. Женский голос выводил рифмованные строчки умело и грустно, как соловей:

Хотелось идти на этот голос, немедленно увидеть, кто так поет, и Генри, едва соображая, что делает, побрел вперед. Эдвард шел рядом, но Генри не мог повернуть к нему голову, не мог ничего сказать, голос звал его, растворял все мысли. Когда вокруг затрещали птицы, Генри поежился от отвращения – писк и щебет отвлекали его, заглушали прекрасную песню.

Назойливая трескотня становилась все громче, и Генри прислонился к сырой гладкой скале, морщась от головной боли. Птицы вызывали в нем такую ярость, что хотелось им шеи свернуть. Он с трудом, будто вынырнув из сна, осознал, что вокруг окончательно стемнело, он стоит глубоко в лабиринте скал, Эдвард держится за голову рядом с ним, а птицы носятся вокруг, время от времени неприятно касаясь крыльями их лиц. Самые обычные пернатые, каких везде полно: воробьи, синицы, лесные голуби. Еще минуту Генри стоял и отмахивался от них, глупо злясь на то, что его отвлекли от важного дела.

А потом наконец-то понял. Это было какое-то безумие. Кто-то пением заманил их сюда, а птицы спасли. Генри схватил Эдварда за запястье и со всей силы надавил ему на болевую точку между сухожилиями. Тот вскинулся и, кажется, окончательно пришел в себя. Это был как раз подходящий момент, чтобы вытащить меч, но Эдвард застыл, прижавшись спиной к камню. Видимо, его воображаемые подвиги обычно проходили при дневном свете, и в них не было такого беспомощного, древнего, как мир, страха, когда ты знаешь, что зверь пришел разорвать тебя на куски.

– Выходи! – дрогнувшим голосом сказал Генри. Он ясно чувствовал чье-то присутствие, но не мог никого разглядеть. – Я тебя слышу. Выходи!

На небе – ни луны, ни звезд, даже разноцветные камни и текущая неподалеку река теперь казались черными, будто вобрали в себя тьму. Генри зашарил по карманам, глупо надеясь обнаружить хоть какое-то оружие, хотя знал, что там ничего нет. Пальцы наткнулись на металлическую игрушку, а потом вдруг – на что-то тонкое и теплое.

Генри вытащил из кармана свою находку, и все вокруг залил свет. Это была ветка из Сияющего леса. При дневном свете она казалась просто сухой бесполезной палкой. Но сейчас, ночью, сияла так же ярко, как деревья в ее родном лесу. Свет затопил все вокруг – и Генри с жалким, сиплым звуком отшатнулся. То, что он все это время считал небольшой скалой неподалеку, внимательно смотрело на него.

Самым жутким было то, что этот зверь напоминал человека, только с хищно вытянутым вперед лицом, красными глазами и толстой черной чешуей, покрывавшей все тело. Подслеповато щурясь от внезапного света, зверь бесшумно подошел ближе – на четырех лапах, но со странной неуклюжестью, будто человек решил ради смеха пройтись, опираясь на руки. Птицы давно разлетелись, вокруг было тихо, только журчала неразличимая в темноте река, да еще Эдвард дышал так, будто сейчас задохнется и умрет, не дожидаясь драки, хотя на него зверь даже не взглянул. Он остановился напротив Генри, по-прежнему не отрывая от него глаз, и вдруг улыбнулся. Генри сначала решил, что это оскал, но маленькие красные глаза светились удовольствием, будто зверю сделали замечательный подарок. Генри постарался не думать о том, что этим подарком, кажется, является он сам, и сосредоточился на другом.

– Где девушка, которая пела? – глухо спросил он. – Как ты заставил ее тебе помогать?

Не то чтобы он всерьез ждал ответа, просто тянул время, но Зверь вдруг с тихим чмоканьем пошлепал губами, будто вспоминал, как ими правильно двигать, и произнес неожиданно красивым, низким голосом:

– Глупый вопрос.

Эдвард издал тихий, полузадушенный стон, и Зверь со скучающим видом повернулся к нему.