Андеграунд, или Герой нашего времени - Владимир Маканин

Михаил ничего не заметил. (Моей возни с рукой.)

— Нет, нет, уже ложусь спать! Работай. (Не обращай на меня внимания...)

Я лег, постарался уснуть.

Вернулся в общежитие я утром, отчасти надеясь, что прошлым вечером меня не видели. Но, конечно, видели.

Кто-то сидевший у входа видел и запомнил. Я заметен (выходил подышать воздухом). В тот вечер вахтера ненадолго сменила у входа его жена. И запомнила. (Очень может быть, что вахтер осведомлял; и не впервые.) Так или иначе, на другой же день меня вызвали в милицию. Но вызвали простецки — в ряду других общежитских мужиков — притом что и вызвали меня чуть ли не самым последним, к вечеру. Седина, возраст как-никак были мне прикрытием, хотя и относительным.

Я знал двоих, нет, троих собирателей винной посуды, занимавшихся нищенским промыслом в округе нашего многоквартирного дома. Двое мужчин (один из них старик) и пьяноватая баба. Здесь их лица уже всем примелькались, нет-нет и встретишь у магазина. Скорее всего, ночью промышлял старик. Предположительнее он, думал я. Старики не спят ночами. Я не опасался и не верил всерьез (не детектив же), что дойдет до снятия отпечатков пальцев. Но все-таки важно. (Сличить бутылочные отпечатки так просто.)

У винного магазина утром я стал о старике спрашивать.

— Старикашка? Тютька?.. А его все так зовут. Кликуха такая: Тютька! Но сегодня его не будет.

— А где он?

— Зачем он тебе?

— Да так. Небольшое дело.

Тот, кого я спрашивал, хмыкнул:

— Не. Его не будет.

— А когда?

— Не знаю. Тару он уехал сдавать. Понимаешь — тару? Будет только завтра. Но зато с деньгами будет!.. — И мужик почему-то засмеялся.

Весь день я ходил, высматривал старика — устал.

А к концу дня, едва вернулся, обойдя заново близкий гастроном и наш винный, вызвали в милицию.

Следователь был толст, сыт, в его лице читался не слишком выраженный интерес, что, конечно, могло быть и маскировкой. Но я был спокоен. Страха ничуть. (Бутылка у старика Тютьки. Так быстро они тоже до него не доберутся. Не проколись сам, а уж старик как-нибудь...)

— Вчера ночью вы вышли из общежития примерно в ноль часов. Куда вы пошли?

— Не помню. Это вчера?

— Да.

— Не помню...

— Вам все-таки надо вспомнить.

Я сидел перед ним и изображал процесс вспоминания. Мол, не так просто. Мол, думаю. Я удачно припомнил, как я забежал отдать половину своего долга Гизатуллиным. Могли и другие меня приметить, когда курил в коридоре.

— Вспомнили?

Ага, подумал я. Он видит по лицу. Значит лицо все-таки переигрывает. (Ну-ка, сбавь пары. Совсем сбавь. Притихни.) Я помолчал еще.

— Ну? — спросил он.

— Вот. Я вчера получил кой-какие деньги за работу — я сторож, приглядываю за квартирами. Вчера как раз четвертое число... Я отдавал долги. Отдал Гизатуллиным. А потом какое-то время ходил по этажам. А потом поехал к приятелю (я назвал Михаила). Заночевал у него. (Тише. Тише. Уж больно все складно. Не настаивай.)

— Когда вечером вы вышли из общежития, вы сразу поехали троллейбусом?..

— Троллейбуса не было. Я ждал. Долго не было. С кем-то из ребят мы выпили.

— С кем?

— Не помню, капитан. Не помню. Ты уж прости. — Я посмотрел на него сколько мог честно. Они, в милиции, меня в общем знали. Стареющий мужик, с седыми висками, к тому же писатель, хоть и неудачливый, — вряд ли к такому станут цепляться. Вряд ли он меня задержит. Если, конечно, старик Тютька, собиратель бутылок, ночью меня не разглядел, когда караулил бутылку у двух пьющих на полутемной скамейке. (И ведь этот капитан не видит сейчас сквозь рубашку мою пораненную в четырех местах руку. Не забери я у мертвого кавказца нож, они бы закатывали у всех нас рукава, ища порезы.)

Следователь записывал. А через приоткрытую дверь в соседнюю маленькую комнату (каморка) я видел еще двух следователей, согнуто сидящих за своими столами. Один с оспенным лицом, с въедливыми глазами — вроде бы перебирал бумаги. Но глаза его нет-нет меня прощупывали (оттуда — через дверной проем). Он мне не понравился. Да ведь и вызвали не для того, чтобы я встретил нравящихся мне людей.

— Пока свободны, — сказал мне толстый следователь.

Я поднялся; показалось, что пронесло.

— Минутку! — крикнул тот, оспенный следователь (из другой комнаты), когда я уже был у дверей. У меня екнуло.

Он велел мне зайти в его каморку. Перед ним, на столе лежали огромные фотографии — увеличенные снимки отпечатков пальцев. Я почувствовал пустоту в желудке. Сейчас для сличения он снимет мои (такие же огромные, они будут лежать на виду).

— Ну что, Петрович, — сказал он этак насмешливо. Отвел взгляд к фотографиям отпечатков, затем снова поднял на меня. Наши глаза встретились.

Мне даже подумалось: он знает. (Испуг?)

— Ну, так что? — и опять его особый смешок, словно он строил из себя дотошного сыщика или, скажем, Порфирия из знаменитого романа (а ведь и Раскольников литератор, смотри как! — мелькнуло в голове). Но теперь не пройдет. Не тот, извините, век. Хера вам.

Я и тут все время чувствовал, что переигрываю. Господи, заткни психологию, заткни этот фонтан, он меня выдаст... — взмолился. Притих. А тут и воля уже взяла свое. В ушах не шумело.

Но теперь, придавив панику, я одеревенел, отупел. Тупо смотрел на следователя, оспинки на его лице. Давай!

И вот он выдвинул ящик стола. Он так медленно, мучительно медленно выдвигал ящик, — емкий — а я (в напряжении) ждал стука, хорошо всем известного стука катящейся по ящику пустой водочной бутылки. Я сглотнул ком. Однако звука не было. В ящике были всего лишь фотографии.

— Знакомо это лицо? — показывает мне крупно лицо убитого кавказца. Лицо как лицо. А я отвечаю уже чистую правду:

— Вроде бы — да.

— Вы поживший человек. Вы давно в общежитии. Глаз у вас пристреленный, наметанный — ну? — знаком он или нет?

Я как бы осердился:

— Сказать тебе честно (я перешел на ты) — он мне вроде бы знаком. Но еще более честно — я их всех на хер путаю!..

— Говорят, вы писатель. Потому и ругаетесь? (Ирония.)

— Нервничаю. Слышал, что убили его.

— Откуда вы слышали?

Екнуло еще раз. Так и проколешься! (Так неожиданно. И так нелепо.)

— В общаге все все знают, — говорю.

Следователь вздыхает. Вот как он вздыхает, ух-уху-ух-уу... мол, всюду болтуны, попробуй тут искать и поймать. И отпускает меня:

— Ладно. Идите.

Я шел и радостно подрагивал, слегка опьянен. Но, может быть, и озноб. (Не воспалилась бы рука. Надо бы поглотать таблеток. Лишь бы не скрутило, лишь бы без врачей.) Отпечатки пальцев, этот оспенный что? — забыл их с меня снять?.. Нет. Не забыл. Просто я не из тех, кто под явным подозрением. Да, без определенных занятий. Да, нищ. Да, не прописан. Но — не под подозрением.