В Петербурге летом жить можно - Николай Крыщук

«Какая прелестная девочка, боже. Какая прелестная девочка!» – громко сказала она голосом тети Липы и тут же снова низким женским басом: «Ш-ш-шамаханская царица…»

Схватив руками зеркало, девочка прижалась к нему губами. Оно неожиданно оказалось холодным. Края влажной испарины быстро сбежались к середине и все пропало. Это вызвало в ней не то во-о душевление, не то досаду. Но напряжение чувства собственной прелести все нарастало.

Разлохматив волосы, девочка стала быстрее обычного ходить по комнате, задевая вещи. Сняла салфетку с арбуза. Подцепила ноготком его темную подвядшую поверхность. Арбуз оказался приторным, и девочка запила его водой.

На этажерке стояли слоники. Хобот одного был приклеен и по нему ржавой струйкой стекал засохший клей. Однажды эти слоники ей приснились. Они бодали ее твердыми хоботками и хитро поглядывали, словно знали про нее больше, чем знала она сама. Но сейчас они стояли перед ней смирные, их матовые бока были наполнены живым солнцем. Девочке нравились сейчас даже их сонные и хитрые глазки. В исступлении восторга она стала расшатывать приклеенный хобот слона. Но хобот не поддавался и, намучив пальцы, девочка бросила слона на диван.

Тут же из угла раздался тонкий мяв. «Ой, Митенька! – вскрикнула девочка. – Попало?»

Митенькой звали серого котенка, который родился недавно у хозяйской кошки. На правой лапке у Митеньки было белое пушистое пятно, глаза – медовые, голос – нежный, утренний, детский.

Девочка взяла Митьку на руки. Под пальцами, сквозь пушистую теплую шерсть, ощущался гибкий сиротливый скелет. Девочка сильнее прижала Митьку к себе, чтобы не заплакать. Котенок заглянул ей в глаза, зевнул, вывернулся и упал на спину.

«Митька, Ми-итенька, – шептала девочка, прижимаясь к нему лицом. – Дай твой носик. И-и-и, какой он мокрый!» – Она трогала раскрытыми губами холодный нос котенка, потом губами же стала ловить его хвост. Митька увертывался, девочка стискивала его. Однажды она прижала Митьку так сильно, что ему пришлось распустить коготки и царапнуть ей шею.

«Пакостник!» – вскрикнула девочка и попробовала щелкнуть Митьку по носу. На этот раз Митька беззлобно ударил ее мягкой лапой и прикрыл глаза.

Царапина пощипывала, но девочке была приятна эта соленая боль. Ей даже захотелось, чтобы Митька царапнул сильнее. Она вдруг поняла, что ей мало просто любви или просто жалости, этих ласк на диване. Доверие Митьки злило. Почему этот котенок так верит в ее доброту? Кто сказал ему, что она добрая?

Она вдруг почувствовала себя связанной Митькиным доверием, ей стало обидно, что никто, никто не подозревает в ней ни капли коварства. Но ведь и Манон Леско, и миледи, и все царицы и королевы, и вообще все женщины, которых любили, обязательно были коварными. За это-то и ценили мужчины их независимую красоту. И сходили с ума, и стрелялись. Жена Пушкина, например, – вот где настоящая любовь с коварством, настоящие переживания.

В малиннике она целовалась сначала со Славкой, потом с Алькой. Поцелуи были все какие-то короткие, сухие, скучные. Когда она вышла из малинника, девчонки уже поджидали ее, получилась драка. Мальчишки стояли рядом, лопали малину и смеялись. Через два дня Славка подносил ей чемодан до электрички, но они уже и не думали целоваться. Вот и все. Теперь оба целуются, наверное, с этими дурочками.

Митька вспрыгнул на колени и снова посмотрел на нее медовыми доверчивыми глазами. Девочке вдруг стало весело. План созрел мгновенно.

Она схватила котенка и выбежала во двор. Солнце уже зашло за деревья. От земли тянуло холодом. Перед крыльцом похаживали поскучневшие куры. Тетя Галя поливала дальний конец огорода. Наконец девочка увидела то, что искала – ведро на лавке, наполовину наполненное водой.

«Стой, Митька!» – Она стащила со скамейки ведро и опрокинула его на ничего не подозревавшего котенка. Тот напрягся, расставил попрочнее лапы, качнул, уклоняясь, головой в сторону, чихнул и стал отряхиваться с мелкой дрожью.

Девочка нервно засмеялась. Нет, это было совсем не то.

Но азарт задуманной мести уже не отпускал ее. Она схватила ошалевшего котенка и, прижав его к груди, побежала на речку.

На холме резко запахло землей и цветами. Это был запах ночи, которая и всегда приходит сначала запахами, а потом уже темнотой. Прозрачная луна поскакала по кронам деревьев, потом спустилась в их гущу, заструилась, и вдруг упала и стала прыгать меж стволами. Девочка направилась вправо от того места, где находился пляж. Ей нужно было никого не встретить.

Низкий ольшаник почти касался воды. Между ним и рекой оставалась полоска берега метра в полтора.

Девочка долго смотрела на воду – в вечернем молоке ее расплывался малиновый закат. Справа плеснула крупная рыба. Под корнем осел пласт мокрого песка и щелканье птиц над головой ответило ему. Наконец, словно зарядившись у природы, девочка решительно подошла к воде и опустила в нее котенка.

Митенька обидчиво вскрикнул и вырвался, но девочка успела его поймать и, не обращая внимания на перецарапанные руки, стала снова погружать в вод у.

В воде он не вырывался, а еще крепче вцепился в ее спасительную руку. Когда она его в очередной раз вынула, глаза его были радостные и бессмысленные, как после купания. «Дурачок, вот ведь дурачок, – подумала девочка любовно. – Не понимает, что с ним делают».

Задыхаясь, она стала приглаживать мокрую шерсть котенка, потом обтерла рукой его мордочку, пару раз подбросила, затем упала на колени, погрузила руки по локоть в воду и сидела так какое-то время, изможденная борьбой и яркая.

Вдруг Митька затих. Девочка тут же вытащила его, стала мять и целовать. Тельце Митьки было безвольно, как у тряпичной куклы. Она с силой бросила его на землю в надежде, что он притворяется, что сейчас вскочит на ноги и побежит. Вот тогда бы уж она его догнала. Но Митька остался лежать так, как упал.

Неизвестно, от испуга или от жалости она заплакала. Она слышала, что утопленникам как-то помогают выпустить воду и спасают. Нажала несколько раз кулаком ему на живот, сжала пальцами горло – Митька не шевелился. И тут девочка осознала странность того, что она одна, на реке, щупает и мнет мертвого котенка. Ее чуть не стошнило.

Машинально, деловито и в то же время поспешно она вырыла ямку в песке, положила в нее Митьку и засыпала его, отметив камушком.

Ночью она несколько раз просыпалась. Ей казалось, что Митька вернулся и скребется под дверью. Маме она не сказала о нем ни слова, и еще можно было думать, что он живой. Что-то мешало ей встать с постели и открыть дверь. Только еще больше и больше обострялся слух, пока не попадал на явные слуховые галлюцинации, вроде шума каменного дождя. Наконец, девочка решила, что Митька ночью сам разрыл свой легкий холмик, пришел домой и по приставной лестнице, как это не раз бывало, забрался на чердак. Ей стало легко от этой картины, и она уснула.

Брат, трудно. Спать хочется. По утрам долго не открываю глаза – сочиняю погоду и обстоятельства. Поклеванное ночное небо заполняю рассветом. Вот еще один масляный мазок, и поверх – совсем слабый. Теперь надо только поправить пальцем, подышать на него, и он оплавится. Кажется, на этот раз удался перелив сиреневого в желтый.