Овидий в изгнании - Роман Шмараков

В то время как Сальвестро Торнабуони занимался в розысках, опрашивая соседей и прихожан церкви Санта Мария ин Арачели, сопровождавший его от нечего делать г-н де Лионн, вдосталь налюбовавшись фресками Пинтуриккьо, решил навестить кавалера Бернини, охотно его принимавшего у себя, под тем благовидным предлогом, что именно его скульптурная группа стала пышной кулисой, пред которой несчастному г-ну де Нуайе довелось прожить последние минуты. Кроме того, ему хотелось спросить у скульптора, какое применение он придал статуе трубящего Тритона. «Я слышал мнение, – сказал он, – согласно которому эта работа опирается на то место в шестой книге “Энеиды”, где сказано, как Тритон опрокинул в море Мизена. Вергилий в сем случае называет Энеева трубача безумным, а глубокомысленный Сервий в изъяснении этого эпитета указывает на беспечность Мизена, не принявшего в соображение, что боги могут снисходить до ревности к людям, подвизающимся в одном с ними искусстве».

«Мне тоже доводилось об этом слышать, – с живостью откликнулся кавалер, – и жалею, что такая мысль не приходила мне прежде, нежели я окончил работу, иначе бы я непременно постарался о применении в пользу его святейшества. Мои намерения были куда проще: я хотел воздать честь тому месту в “Метаморфозах”, где владыка морей останавливает мировой потоп:

Моря краток был гнев; и, дрот отложив троежальный,

Воды смиряет правитель пучин и возникшего выше

Волн, того, чьи плеча прирожденной одеты багрянкой,

Кличет Тритона лазурного он и в звучную дунуть

Раковину он велит, да услышат струи и потоки

Знак возвращаться. Полую тот трубу восприемлет,

Вихрем взрастающую, от низа широко развившись, –

Гласом ее он брега исполняет под Фебом обоим;

Тут, как коснулись ее божественны губы, росимы

Влажной брадой, и духом она отступленье пропела,

Вняли глашенью ее все воды земные с морскими –

И, сколько вняло их ей, покорилися все совокупно.

Эта труба Тритона, зазвучавшая из глубин того хаоса, над которым Ной видел раскинувшуюся радугу, занимала мое воображение как величавая эмблема умирения, водворяемого манием богов; к прискорбию своему, вижу, что мир еще безвыходно в том обиталище, которое доставляет ему искусство, и кровь на пьяцца Барберини успела пролиться раньше, чем вода».

Тем временем на помощь мессеру Сальвестро пришел случай, благодаря которому в пьяной потасовке, завязавшейся в таверне у Остийских ворот, был опознан и задержан Нероне деи Росси, своими преступлениями славный не мене, чем хвастливостью, с какой он о них распространялся. Поневоле вынужденный отвлечься на живописную историю пойманного разбойника и внезапно заинтересованный тем, что показания слуг, описывавших человека, проводившего вечера в конфиденциальных беседах с г-ном Нуайе, близко сходствовали с внешностью остийского буяна, Сальвестро Торнабуони, не замедливший представить Нероне деи Росси встревоженным и любопытным взорам лакеев, не удивился услышать от них единогласное признание, что именно этот человек занимал собой вечера г-на Нуайе, несмотря на многочисленные ссадины и кровоподтеки, изменившие внешний вид Нероне деи Росси сначала в остийской таверне, а затем по пути в папское узилище. Приведенный к допросу, Нероне деи Росси, оказавшийся, как всякий хвастун, человеком, нетерпеливым на телесные испытания, показал, что, узнав о характере и времяпрепровождении г-на Нуайе и соблазнившись прекрасным арсеналом, украшавшим его наемный дом в приходе Санта Мария ин Арачели, он вошел в доверие к французу, случайно встретившись с ним на площади и завязав разговор о статуе императора Марка, был в дальнейшем принят у него дома и, вникнув в затрудненные денежные обстоятельства г-на Нуайе, из которых тот был менее всего склонен искать прозаического выхода, связанного с благоразумием и бережливостью, обольстил его рассказами о многочисленных антиках, начиняющих собою землю в одном запущенном римском саду. По уверениям разбойника, о них никто не знал, кроме него и еще одного старика, доживающего последние дни в чахотке, но скудость средств, надобных для раскопок, препятствует ему обогатиться в одиночку. Он предлагал г-ну Нуайе сделать на пробу одну экскурсию в этот одичалый парадиз, где из-под яблоневых корней торчат руки и ноги работы Фидия, чтобы убедиться в его правоте. Нероне деи Росси намеревался действительно вывести его в какой-нибудь сад, подальше от дома, оглушить там, связать и заставить валяться под яблонями лицом в холодной росе, пока кто-нибудь не выйдет туда полюбоваться, как в траве сверкает утреннее солнце, а тем временем, войдя в дом на правах старого знакомца, либо хитростью, либо угрозой вынести любовно собранное хозяином оружие. На вопрос следователя, отчего ему было не убить г-на Нуайе в доме и не морочить голову ни ему, ни себе, Нероне деи Росси отвечал, что хоть он и имеет твердую репутацию человека, которому погубить душу не трудней, чем высморкаться, он все же иногда думает, что его дни не бесконечны, и стремится не убивать без нужды, особенно если представляется случай разыграть театр, к которому он сызмальства имел склонности. Его намерения сбила, однако, г-жа Нуайе, благодаря несдержности супруга прослышавшая о его блестящих планах и оказавшая непреклонное намерение идти вместе с ними, угрожая выдать их обоих властям в случае отказа. Это несколько осложняло замысел, но, в конечном счете, не меняло последовательности действий. Нероне вывел их обоих вечером из дому, запасшись бархатной полумаской; он собирался, применив старинный прием, известный еще младшему Горацию, по приходе в сад, отлучившись с г-ном Нуайе, выполнить в его отношении свой первоначальный замысел, а потом, представ в маске перед г-жой Нуайе, разыграть разбойника, каким он и являлся, запугать ее, связать и беспрепятственно вернуться в их дом, доверху заполненный шедеврами знаменитых оружейников. Когда, однако, они, собираясь выйти в добрый путь, в полутьме спускались по лестнице, г-жа Нуайе вполголоса сказала ему: «Нероне, дайте мне руку, как бы не оступиться». Это встревожило разбойника, который назывался в их доме чужим именем, возможно, несколько заблуждаясь насчет известности собственного. В краткие мгновенья по дороге, когда они оказывались рядом, а г-н Нуайе – вне пределов слышимости, они сообщила разбойнику, что имела случай узнать, кто он; что, не зная, что он затеял, она успела плениться как его мужественностью, так и выдержкой, ежедневно проявляемой в скучном общении с г-ном Нуайе; что она готова разделить с ним тяготы его жизни, а если он не согласен, то в Риме есть много мест, где папская власть возьмет на себя труд кормить его до кончины, одновременно позаботившись о том, чтоб эта последняя не мешкала приходом; что ему следует убить ее мужа, ибо она не хочет принадлежать ему и не может принадлежать двоим. Г-жа Нуайе была молода и хороша собой, а готовность к безоглядному преступлению, которую она выказала ради его благосклонности, польстила Нероне деи Росси больше, чем обещание донести властям его напугало. Но, укрепившись в намерении отнять у г-на Нуайе его жену и вместе с ней – доверие к женскому постоянству, он не мог действовать в отношении обманутого супруга иначе, как по-рыцарски, и потому, остановив его среди пьяцца Барберини, в коротких словах объяснил удивленному французу произошедшие перемены в обстоятельствах и предложил решить все затруднения с помощью поединка. Г-н Нуайе молча прыгнул на него со шпагой, так что Нероне едва успел увернуться, выдергивая свою. Лязгая клинками и скача вокруг Берниниева фонтана, они не имели досуга следить за действиями г-жи Нуайе. Нероне, раненный г-ном Нуайе, в свою очередь выбил у того шпагу, высекшую искры из папской пчелы на фонтане, а когда противник выхватил кинжал, Нероне отбросил свою шпагу и кинулся в тесную схватку, прерываемую пыхтеньем и прорывавшимся изредка римским народным словцом, тянувшуюся долго и окончившуюся тем, что Нероне вбил г-ну Нуайе его кинжал в ту часть груди, где, по его соображениям, у человека должно располагаться сердце. Оглядев поле боя, оставшееся за ним, Нероне должен был увидеть, что единственным его трофеем была упавшая в фонтан шпага г-на Нуайе, поскольку выдергивать из его хрипящей груди кинжал он как христианин посовестился, а г-жи Нуайе нигде не было видно. Теперь только пришло ему в голову, что ее безрассудно вспыхнувшая страсть была притворством, благодаря которому она вынудила разбойника убить мужа, а своевременное бегство избавило ее от них обоих. Из этого резонного подозрения Нероне вывел, что опасно возвращаться за оружием в дом, где на его счет, скорее всего, уже предупреждены. Не намеренный одарять приношениями морских божеств, благоволивших его ночным подвигам, Нероне вынул из фонтана и вытер осиротелую шпагу, довольствуясь сим скудным успехом без горечи, поскольку частые неудачи научили его верить будущему, и покинул место действия под звук медленно скребущих по булыжнику ног г-на Нуайе. Он не расстроился, обнаружив, что в суматохе потерял маску, ибо это ничем ему не грозило, и уже намеревался покинуть надоевший ему Рим и направиться отдохнуть в Кастро, откуда был родом, когда деньги, вырученные за шпагу г-на Нуайе, привели его на изрезанную ножами скамью остийского шинка, а с нее – под безрадостные своды папского карцера.