Драконья Игра - Наталья Корнева

Наскоро закончив аудиенцию, лорд Эдвард быстрым шагом покинул приемный зал, ненавидя себя за ту боль, которую причинил ему этот краткий, навечно врезавшийся в память разговор.

Ведь пламя всё же было и в его душе. И пламя жгло, жгло их обоих долгие семнадцать лет, пока правитель не решился наконец одним ударом прекратить мучения любви, выродившейся в сущий кошмар.

Профессор Мелтон с изумлением и страхом смотрел в глаза лорду, в которых, как ему показалось, на миг увидел он знакомую боль. На один-единственный миг, не больше, но и того было достаточно, чтобы чуткое сердце дрогнуло и оттаяло. Общность старой боли до некоторой степени примирила, даже сроднила двоих мужчин.

— Хорошо, милорд, — тихо проговорил ученый, — будь по-вашему. Я продолжу служить вам… точнее, служить на благо науки, Магистериума и нашего города. И по памяти восстановлю уничтоженный труд.

— Я надеялся на это, профессор, но не стал бы требовать, — со свойственной беловолосым проникновенностью в голосе произнес лорд Эдвард, не переставая удивляться про себя, до какой степени могут быть сентиментальны люди, даже умнейшие из людей. Длительное общение с Альвархом многому научило его — и многое в нем изменило. Драконьи повадки прилипчивы, как иные мелодии.

Время стирает всё, и ледяное озеро любви — навеки расколотое озеро. Волны не тревожат более водную гладь, как не тревожит ушедшее его собственную замерзшую душу. Ничто не шевельнулось в ней, ничто. Мог бы он сам прежде поверить в подобное? Однако это так.

— Я понимаю ваши чувства и… прощаю вас, — да, и это снова наглая ложь. Всего лишь слова, которые произносить так несложно. Гораздо сложнее — на самом деле прощать, но лорд Ледума вовсе не намеревался никого прощать, как тому учила Белая Книга. Нет, напротив: все, кто когда-либо перешел ему дорогу, будут наказаны, и наказаны максимально продуманно и жестоко. — Будьте благодарны за великодушие и оставьте ворошить былое: поздно пытаться согреть могильные плиты. Поверьте, я знаю наверняка — в моей фамильной крипте уже достаточно саркофагов. Вы ведь, конечно, слышали о последней трагедии? Ради обеспечения вашей безопасности и ограждения вас от нежелательных посещений, я вынужден принять некоторые меры предосторожности. Не беспокойтесь, это чистая условность. Вам ведь всё равно, где работать, не так ли?

Глава Магистериума не успел ответить.

— Доброго дня, профессор, — дверь распахнулась, и возникший из-за спины правителя Винсент предупредительно улыбнулся. От этой белозубой улыбки в исполнении главы особой службы кровь стыла в жилах. — Наш разговор, к сожалению, прервали… хм… как помнится, тридцать четыре года назад, по независящим от нас обоих причинам. Я рад, что их удалось наконец устранить. Я не забыл ни единого вашего слова и буду счастлив продолжить беседу. Мои люди немедленно сопроводят вас в камеру… ох, простите великодушно, в ваш новый кабинет в Рициануме, где мы обеспечим вас всем необходимым для ваших научных трудов.

— Надеюсь, штатные маги особой службы хорошо знают своё дело, — лорд Эдвард чуть повернул к нему голову, — и, что бы ни случилось, смогут поддерживать жизнь в теле профессора. На благо Ледума он должен быть с нами ещё очень долго.

— Не волнуйтесь об этом, милорд, — заверил действительный тайный советник. — Ещё ни один человек не умер в Рициануме без моего распоряжения.

Лорд Эдвард бросил на канцлера подчеркнуто укоризненный взгляд, и тот немедленно поправился, сохранив на лице тошнотворное сочетание улыбки и стального, лишенного всякой жалости взгляда:

— Ах да!.. Чувствуйте себя как дома, профессор.

Как у всякой кошки, у Маршала в запасе имелось не менее девяти жизней.

Однако сие вовсе не означало, что ими можно разбрасываться направо и налево, транжирить и проматывать до нитки, словно доставшиеся без труда капиталы богатых родителей. Маршал не сомневалась: всё, чему не ведешь счет, заканчивается слишком быстро и, черт побери, слишком невовремя. В своей жизни уже не единожды испытывала она судьбу, и каждый следующий раз грозил стать последним.

В конце концов и кошачьи, эти грациозные хищники, обречены на смерть.

Смерть… Такие, как Серафим, фанатичные приверженцы старой веры, говорят, что смерти нет. Наверное, от этого становится чуточку легче жить, легче примириться с неизбежным. Но Маршал твердо знала обратное: для всего живого есть только смерть.

Люди приходят из небытия и возвращаются в небытие. Жизнь — всего лишь миг между двумя вечностями, царственными вечностями несуществования. Краткая передышка, дарованная единственно для того, чтобы осознать блаженство пустоты, воскресить в сердце неутолимую тоску по ней. Вспомнить жажду бесконечного покоя, к которому стремится всё воплощенное. Вспомнить — и уже не суметь забыть, не суметь перестать желать… не суметь избегнуть.

«Раздели со мной безмолвие».

Даже горы рассыпаются, устав от иллюзорности материального воплощения.

Неведомым шестым чувством, звериным чутьем, не раз выручавшим убийцу, Маршал ощущала опасность. Пока сложно было установить, откуда именно она исходит, откуда бесстыже лезет она, но то, что находиться в Ледуме становилось всё рискованнее, не вызывало сомнений. Приняв заказ на убийство Серафима, убийца по доброй воле сунула нос в это темное дело, от которого — вот ведь ирония судьбы! — сама же увещевала старого товарища держаться подальше. Сохранив ювелиру жизнь и нагло солгав оставшемуся инкогнито заказчику, увязла в нем еще глубже.

А где коготок увяз — недолго и всей кошке пропасть.

Совершенно очевидно — пришло время отойти от дел, позволить себе небольшой отдых. В этом нет проявления слабости, напротив: полезно порой удалиться от мира, очистить сознание от мыслей, которых за последние дни сделалось слишком уж много. Мельтешение в голове вредно: оно способно сбить прицел, в решающий момент вынудить совершить глупейшие ошибки. И вот до чего дошло — был оставлен в живых приговоренный к небытию! Это немыслимо и это с нею впервые. Нужно избавляться от подобных оплошностей подчистую.

Какими бы верными ни были собственные выводы, верность их не имеет значения. Когда дело доходит до исполнения заказа, несмотря ни на что, смерть должна взять своё. В этот миг убийца не личность, а лишь орудие, бесстрастный инструмент, священная рука судьбы.

Орудия не рассуждают. Орудия не сожалеют. Орудия не чувствуют.

Убей — вот то слово, которое слышит она чаще всех прочих слов.

Убей — вот то слово, ради которого она живет.

Убей. Вот её призвание, предназначение, оправдание всему… смысл её существования.

Убей! Вот то единственное, что она умеет и в чем достигла вершин мастерства, единственное, что доставляет подлинную, самую высокую радость.

Она убивает.

Таков ее путь, Путь Безмолвия. И нужно как можно скорее вернуть утерянное состояние незамутненности, чтобы ни малейшее колебание разума не могло нарушить совершенства внутренней пустоты.