"Тигры" на Красной площади. Вся наша смерть - игра - Алексей Ивакин

— Глуши мотор!

— Есть!

Измайлов высунулся из танка, тяжело — даже для него — открыв крышку люка.

— Эй! Бойцы! Вы кто такие?

— Старшина Петренко, — мрачно представился большой и усатый.

— Зайчиков. Рядовой Зайчиков, — шмыгнул носом очкастый.

— А я Лисицын. Майор Лисицын, — хохотнул офицер неизвестно чему. Бойцам неизвестно. А майор про Джеймса Бонда смотрел, да… — Ну что, старшина? Ура, мы ломим, гнутся немцы?

— Ну… А как же?

— А чего отстали от наступающих?

Старшина пожал плечами:

— Да вышло как-то…

Тут рядовой Зайчиков зачем-то поднял руку:

— Да мы в обороне сидели. А тут наступление. Вот мы и пошли.

Странное чувство вызывали эти два человека у Измайлова. Надо же… Вот же обычные электронные, как их… Аватары, да? А ведут себя, как люди. Вон, у Зайчикова даже сопля замерзла. Он шмыгает. А на старшего по званию смотрит как… Уверенно. Как человек смотрит.

— Понятно, понятно, — кивнул майор. Потом вдруг нырнул в люк, вытащил оттуда вещмешок и бросил двум мужикам в грязных шинелях.

— Держите. И спасибо вам от всего советского народа.

И отдал честь.

Мужики не пошевелились, с любопытством разглядывая танкиста.

— Берите, берите. У меня еще есть. Там колбаса, тушенка, водка…

Измайлов собрался было нырнуть обратно в танк, но тут его остановил усатый:

— Товарищ майор, а что это за модель такая новая? Я ни разу таких танков не видел!

Лисицын ласково хлопнул ладонью по броне. Надо же. Как все реалистично… Холодная, обмерзлая…

— Это, товарищи, новый танк «Иосиф Сталин». Версия три-ноль, — добавил танкист загадочные слова и все же исчез в башне. После чего танк взревел мотором и, обдав Петренко и Зайчикова вонючим выхлопом, помчался куда-то на запад.

Старшина и рядовой долго смотрели вслед гигантской машине. А потом уселись прямо на снег. Исследовать — что там в вещмешке. Майор не обманул. Колбаса, тушенка, водка. И хлеб. МЯГКИЙ!

— Да… В танке оно, наверное, теплее, вот оно и не смерзло… — сказал старшина Петренко и аппетитно — с хрустом — откусил колбасу.

— А ты чего не жрешь? — рявкнул он на доцента Зайчикова.

— Да мне как-то неловко, война же идет…

— Война войной… Нут-ко? Садися. Это приказ.

Петренко поставил банку тушенки на мертвую спину убитого немца и в три взмаха вскрыл ее ножом.

— Странные они какие-то, — вздохнул Зайчиков, стараясь удобнее устроиться на немецкой каске. Очень уж она родной геморрой холодила.

— Обычные, — буркнул Петренко. — Да ты жри, жри давай! Еда лишней не бывает!

Ну, Зайчиков и стал жрать. Петренко прав… Жрать — надо.

Минут через пять и старшина, и рядовой забыли о стальной гигантской громадине «Иосиф Сталин», пронесшейся мимо них в декабре сорок первого года. И о майоре Измайлове они тоже забыли. Каждого майора помнить — мозгов не хватит. А мозга, она штука полезная.

Что-то смутное напомнит о том дне начальнику звуковой разведки дивизии подполковнику Зайчикову весной сорок пятого, в Берлине, когда он будет проезжать в своем «Виллисе» мимо сгоревшего «ИСа» к рейхстагу. Что напомнит? Кому напомнит? О чем вы?

А старшина Петренко и вспоминать полениться. Некогда ему, старшине. Ему фрицевских баб кормить надоть и детей их бисовых… «Шоб вам подавиться моим супом! Кому добавки, фрицюхи клятые?..»

— И че это было, товарищ майор? — раздался в танкошлеме голос Лисицына.

— Наши это были, — отрезал Измайлов.

Прохоров хохотнул:

— Так нас же тестируют? Смысл какой? И где мешок со жрачкой лежал?

— А ну стой! Стоять! Лисицын! Я сказал — стоять! Все на выход!

Экипаж… Из трех человек экипаж… Выстроился перед танком на черном от копоти снегу. Танк же продолжал ворчать мотором. Ну как выстроился? Два капитана — в один ряд. И майор перед ними. Очень злой майор. Очень злой.

— Ты сейчас что сказал, Прохоров?

— Ну… Нам же сказали — тренинг, все дела… Это же типа как электронная имитация.

И тут Измайлов не выдержал. Он просто ударил по улыбающемуся лицу заряжающего. Лисицын оторопел.

— Имитация, говоришь? Да мне насрать, что это имитация. Понял — нет? Мы с тобой здесь тоже имитация. Для них. У них здесь — нет времени. Они здесь вечны. Они вечно воюют. Их вечно убивают. Ты это — понимаешь? Они вне времени. Они вне пространства. Для них Брест и Берлин — в одном стакане. Они здесь — вечны. А мы — временны. Понимаешь?

Честно говоря, ни Лисицын, ни Прохоров не понимали, о чем говорит спецназер.

— Да ни хера вы не понимаете, — махнул отчаянно Измайлов и отвернулся, скрывая слезы. — Да хрен на вас.

Мужики тоже плачут. Только незаметно. А если и заметно — только своим. Свои — видят. Свой ветер, свой снег, свое поле… Русское поле. А чужим оно это зачем? Разве что на чужих того… Морок навести. Это чужие думают, что когда русский мужик плачет — это признак слабости. Отнюдь. Это не признак слабости. Это выброс силы. И не дай Боже увидеть — как русский мужик плачет. Не дай Бог…

А потом Измайлов шепнул в шлемофон:

— База! Выдергивайте нас. Мы — возвращаемся.

После чего повернулся к экипажу:

— По местам, бляха! Бегом!

И глаза его были сухи.

Макс Фольксфатер сидел у костра и мрачно глядел на искорки, взлетающие к чужому небу чужой страны. Настолько чужой, что унтершарфюрер понимал — это даже не Россия. Это черт знает что.

Его потрясывало от осеннего ночного холода. Впрочем, скорее всего не от холода. От нереальности произошедшего. Такого он даже в Демянске не переживал.

Еще вчера, в бою под городишком Станислав, его батальон отбивался от механизированных монголо-жидовских большевистских орд… А сегодня? Сегодня он сидит на берегу какой-то речушки в полном одиночестве и пытается понять — что произошло?

Из подбитого «Микки-Мауса»[37]тогда выполз русский танкист. Фольксфатер выстрелил в него в упор и промазал. Пока русский хватался за кобуру, эсэсовец прыгнул на него с ножом в руках. Русский был силен, но контужен, и Макс легко справился с ним. Танкисты дивизии СС «Мертвая голова» всегда отличались хорошей рукопашной подготовкой. Почему? Когда-то «Тотенкопф» была моторизованной дивизией. Будучи окруженными в Демянском котле, эсэсовцы воевали в невероятных условиях. И всегда не стеснялись рукопашной, в отличие от обычной пехтуры. И безлошадные танкисты тоже умели работать с ножами и лопатками. В одном из таких боев Фольксфатер был ранен русским десантником,[38]отправлен в тыл и чудом избежал кровавой бойни лета сорок второго. Однако «Демянский щит», серебряный штурмовой пехотный знак «Железный крест 2 класса» и помороженные уши с пальцами он получил. В прибавку к вполне естественному для танкиста серебряному знаку «За танковую атаку». Редко на ком из танкистов встретишь такое сочетание нагрудных знаков. Доннер веттер нох айн малль, как он выжил в тех боях? Если бы не первитин…[39]Только на «конфетах фюрера» они и держались тогда. Да… Сейчас бы по метамфетамину вдарить… Очень уж он мозги прочищает. Правда, отходняк от него весьма нехороший. Хочется просто сдохнуть. Экзистенциально так, насовсем чтобы. И только новая порция заставляет жить. От наркомании Макс Фольксфатер вылечился только в госпитале. Правда, потом опять сорвался. Когда были…