Дети Великой Реки - Грегори Киз

— Будь настороже, Перкар, — подтолкнул его локтем Апад, — возможно, нам грозит опасность.

Пальцы Апада возбужденно теребили рукоять меча.

— Что ты имеешь в виду?

— Неужто ты думаешь, что Нгангата и его родичи не отомстят тебе за схватку в пещере?

Перкар нахмурился, наблюдая, как малорослые альвы сооружали из ивовых прутьев нечто вроде башни.

Нижние концы прутьев они втыкали во влажную землю, а верхние связывали. Между ними они втыкали виноградную лозу. Ветви, крупные и мелкие, тоже пошли на это сооружение.

Один из альвов что-то быстро проговорил Нгангате, тот кивнул и подошел к Капаке. Вождь и Нгангата принялись совещаться, да так тихо, что нельзя было расслышать ни одного слова. Капака подошел к альвам и добавил несколько веточек к пирамиде.

Когда, наконец, альвы отошли от завершенного сооружения, ласково потянув прочь Капаку, оно было в высоту и ширину почти как человек. Переплетенные ветви, прикрепленные к верхушке, напоминали оленьи рога.

— Что-то мне это не нравится, — сказал Эрука, и Перкар молча кивнул в знак согласия.

Самая старая из альв все еще пела, но уже не две ноты, а три, и Перкар разбирал, хоть и не знал языка, что поет она слова, а не просто слоги. Теперь, как никогда, ему хотелось спросить Нгангату о том, что происходит, и он скрежетал зубами в отчаянии от собственного невежества.

Опавшие листья закружились — сначала медленно, а потом быстрее и быстрее — и, взвившись в воздух, закрутились вокруг пирамиды из веток, как будто в ней было средоточие вихря. Прутья начали колебаться. Бог приближается, подумал Перкар, — и в самом деле, очертания его в виде альвы появились за пирамидой.

Случилось это довольно неожиданно — так вдруг находишь внезапно то, что спрятано. У Перкара так случалось прежде: вдруг он замечал за стволами прячущегося оленя, который почти сливался с пятнистой листвой. Стоило его разглядеть — и казалось даже удивительным, как это его не удалось заметить раньше. Так вот и эта богиня явилась перед ними, и Перкар увидел, что она не одна — там, среди ветвей сплетенной альвами пирамиды.

Сложением она была похожа на альву высокого роста, но руки, ноги, туловище были густо покрыты черной шерстью. Лицо поросло грубыми волосами — черными, со слабой проседью. Голову ее гордо украшали рога. И все же Перкар заметил, что рога ее деревянные. Было очевидно, что это богиня — на ней не было одежды. Богиня улыбнулась загадочной улыбкой альвы.

— Приветствую тебя, Капака, повелитель среди людей, — сказала богиня. Голос у нее был гортанный, гулко разносящийся по округе.

— Благодарю тебя, богиня, — ответил Капака. — Я привез для тебя дары — для тебя и для Владыки Леса.

— Владыка Леса раздаст ваши дары, каковы бы они ни были, — сказала богиня. — Но я довольна тем обликом, в котором вы вызвали меня, — я редко воплощаюсь в таком виде, и он мне нравится.

— Мы с радостью приветствуем тебя, — сказал Капака. — И я предложу тебе кое-что, если ты проведешь нас к…

— Я отведу вас к нему, — сказала она, как будто довольная. — Не беспокойтесь. Альвы не напрасно вы звали меня, а не каких-нибудь слабых богов.

— Мне жаль, — заметил Капака, — что я не знаю ни твоего имени, ни песен в твою честь. Но я привез с собой певца.

Король указал на Эруку, который как будто съежился.

— Если ты его научишь, мы будем петь эту песнь в наших дамакутах в долгие зимние месяцы.

— Вы можете звать меня Пакер, — ответила богиня, и Перкар уловил оттенок насмешки в ее голосе. Толстые губы богини приоткрылись, и обнажился ряд острых, сверкающих зубов. — Можете звать меня также Ала, Бари, Нгати. Или Охотницей. Мне все равно.

— Это все разные имена Владыки Леса, — прошептал Эрука так тихо, чтобы один только Перкар мог услышать.

Но богиня заметила Перкара и улыбнулась еще шире.

— А это еще кто? — сказала она, приближаясь к юноше, отчего показалась ему еще огромнее. — Откуда этот запах?

Она протянула поросшую черной шерстью руку с длинными пальцами и легонько коснулась щеки Перкара.

— Ах ты, сладенький! — сказала она.

Но улыбка ее была плотоядной; богиня напоминала сейчас тигрицу, которая предвкушает свежее лакомство. Отойдя от Перкара, она словно потеряла нить разговора и только вертела туда-сюда головой, причем ее черные глаза отливали желтой и зеленой искрой.

— Идем, — сказала богиня.

Оставшийся путь прошел как во сне; Перкар запомнил только, что они стремительно шли через лес и переходили пропасти по мостам, сплетенным из веток; пропасти эти казались пустотами внутри земли, а не низинными местностями. Наконец они спустились еще ниже, в провал, напоминающий кубок, — это была как бы долина в долине. Стены были из крошащегося камня, и черные зевы пещер зияли угрожающе, когда путешественники проходили мимо.

— Здесь жилище Владыки Леса? — спросил Перкар.

Охотница пожала плечами:

— Да, временами он живет тут.

— Сырые, нездоровые края, — сказал вдруг кто-то.

Перкар, удивленный, обернулся и увидел ворона — огромного, размером с собаку.

Ворон сидел, улыбаясь, на нижней ветке, и глаза его поблескивали, как два драгоценных камня в черной воде.

— Охотница, кого ты привела для меня?

— Несколько забавных вещиц; ты поместишь их к себе в гнездо и покажешь богам, когда начнется пир.

Ворон взволнованно поднял одну лапу, сжал когти, а потом вновь уцепился за ветку.

— Не вижу я никаких забавных, интересных вещиц, — пожаловался он.

— Как хочешь, — сказала Охотница. — Тогда я с тобой прощаюсь.

— Погоди, — прокаркал Ворон. — Может быть, у них с собой есть что-нибудь забавное.

Охотница вздохнула и повернулась к Капаке:

— Лучше дать ему что-нибудь. Иногда он совсем впадает в детство.

Капака кивнул и развязал мешок с дарами, украшенный вышитыми облаками и перьями. Он порылся в мешке.

— Вот, — сказал он наконец. В руках он держал переливающуюся брошь — серебряную, с кровавого оттенка гранатом.

— Милая вещица, — признал Ворон. — Очень милая.

— Я тебя знаю, — вмешался Эрука.

Ворон, казалось, находился в затруднении — он попытался скосить глаз на Эруку, хотя ему не хотелось отрываться от созерцания броши.

— Ты меня знаешь? — спросил Ворон.

— Да, — ответил Эрука.

Прокашлявшись, он запел:

Я — Ворон, тот, кто однажды взлетел на небо

И солнце сглотнул, точно ломоть теплого хлеба.

Я — Ворон, вот я каков!

Я землю принес в когтях своим слабым детям,