Чучельник - Лука Ди Фульвио

С момента объявления забастовки минуло шестнадцать дней. Амальди, приближаясь к месту своего назначения, подсчитал, что в жилых кварталах, где дома по большей части пятиэтажные и ниже, предназначенные для обитания не более двух десятков семей, из каждого дома вынесено в среднем триста двадцать мешков мусора. Если учесть, что домов на одной улице от пятидесяти до ста, рассуждал он про себя, то на каждой улице скопилось от шестнадцати до тридцати двух тысяч мешков. А десятиэтажный дом с его шестьюдесятью семьями за это время изрыгнул примерно тысячу мешков – стало быть, на одну улицу приходится от пятидесяти до ста тысяч мешков. Подсчеты отвлекали и успокаивали нервы. Так он и дошел до университета.

Общее же количество мусорных мешков в городе подсчитать совершенно невозможно.

Когда под колесами проехавшей машины хрустнул и рассыпался по асфальту очередной мешок, Амальди пришел к неутешительному выводу о конечности пространства. Или люди, или мусор, заключил он. И положение внезапно утратило большую часть своего драматизма.

Подойдя к университетской лестнице, он огляделся и сразу выделил его в толпе студентов. Не столько даже по возрасту, столько по строгому облику, добротному пальто, кожаному кейсу в левой руке и нетерпеливо-брезгливой гримасе на лице. Прежде чем поприветствовать его, Амальди быстро взглянул на часы.

– Добрый день, профессор Авильдсен. По-моему, я не опоздал?

Вместо ответа профессор протянул ему руку в кожаной перчатке. Амальди он не понравился уже по телефону, когда они договаривались о встрече. Тот крайне сухим тоном объявил, что чрезвычайно занят и может уделить ему лишь минуту-другую на ступенях перед входом, по окончании лекции. Амальди не стал спрашивать, почему они не могут увидеться в закрытом помещении. Очевидно, профессор счел, что на улице беседу легче провести в ускоренном темпе.

– Спасибо, что согласились уделить мне время.

Эту фразу он постарался произнести как можно любезнее, ибо знал: в своей области профессор – общепризнанное светило, что ему и нужно.

Ответом на любезность была мимолетная, формальная улыбка.

– Давайте сразу к делу, – произнес Авильдсен, почти не разжимая губ.

– Слушаюсь. – Амальди извлек из кармана фотокопию надписи, оставленной убийцей на двери антикварной лавки.

Он не стал уточнять, что слова были написаны кровью – газеты уже осветили кошмарное происшествие во всех подробностях, но никто из экспертов не знал происхождения фразы. Кто-то высказал предположение, что это библейский стих, поскольку маньякам не чужды наваждения религиозного толка.

Профессор Авильдсен взял фотокопию в руки и долго рассматривал, еле заметно покачивая головой.

– Это ВИТРИОЛ, «купорос» по-латыни, – наконец изрек он.

– Как, простите?

– Начальные буквы слов составляют аббревиатуру ВИТРИОЛ, и ученые условились для краткости называть фразу так. Это знаменитая формула алхимиков, в которую вместилась вся их доктрина. Данный вариант принадлежит Курту Селигмену, однако он не самый достоверный. Лично я предпочитаю классическую версию: «Visita interiora terrae rectificando invenies… operae lapidem», а не «occultum lapidem». То есть «камень Творенья», а не «оккультный камень». Правда, звучит несколько мелодраматично, но инициалы, если вы изволили заметить, те же самые. Вам объяснить, что это значит?

– Да, будьте так добры.

– Это их девиз, возвещающий пришествие метаморфоз, возвращение к самому естеству человека. Я понятно выразился?

– Честно говоря, нет.

– Вы знаете, кто такие алхимики?

– Более или менее. Впрочем, дальше превращения свинца в золото я не пошел.

– А дальше в конечном счете и некуда. Этот девиз является синтезом операций на самых разных уровнях превращений… как металлов, так и человеческого существа. В последнем случае символика несколько глубже. Алхимик преобразует самого себя, отталкиваясь от своих предрассудков, от своего невежества. Для этого необходимо глубокое познание своей сущности вплоть до открытия в себе имманентной, преобразующей, божественной силы. Каков бы ни был текст, символика остается все той же. В наиболее совершенной версии «rectificando» переводится как «дистиллируя». Но результат от этого не меняется.

Двое студентов, проходя мимо, почтительно поздоровались. Профессор Авильдсен сделал вид, что не заметил их.

– А рисунок вы можете как-то прокомментировать?

– У алхимиков это символ купороса. Надеюсь, это все? Я, кажется, упомянул, что очень спешу.

– И последнее, профессор. Но только я прошу вас этого не обнародовать. Пока мы держим это в секрете.

Авильдсен не выказал ни малейшей заинтересованности, он продолжал мерить Амальди все тем же ледяным взглядом.

– Ближе к делу, пожалуйста.

– Да-да. – Амальди не засуетился и не утратил спокойствия. – Мы обнаружили три засушенных листа на месте… – он сделал неопределенный жест, как будто затруднялся в формулировке, – на месте…

– …преступления. Что дальше?

– Я хотел спросить, не наводят ли они вас на какую-либо мысль.

– Листья?

– Да, сухие листья.

– Синьор… прошу прощенья, запамятовал фамилию.

– Амальди. Инспектор Амальди.

– Синьор Амальди, за листьями стоит богатейшая символика. Что вам сказать? На Дальнем Востоке листья – аллегория счастья и процветания. Это могло бы вас устроить? Листья присутствуют во всех весенних обрядах. Русский леший, английский Зеленый Джек, Троицын Увалень из швейцарского города Фрикталь… Однако все это праздничные символы.

– И ничего другого вам в голову не приходит?

– Вот так, навскидку – нет.

– Профессор, зверски убита женщина…

– Только, пожалуйста, без проповедей, – перебил его Авильдсен. – Расследование – ваше бремя, а не мое. Этот номер у вас не пройдет.

Амальди изо всех сил сдерживал душившую его ярость.

– И все же, профессор, я вас очень прошу…

– На некоторых островах Ост-Индии бытует поверье, что, ударив больного по лицу листьями определенных растений, можно вылечить эпилепсию. Листья потом выбрасывают. Шаманы и сами эпилептики верят, что болезнь переходит в листья. Однако это целительная практика. Аборигены острова Ниас охотятся на кабанов, выкапывая ямы и соответствующим образом их маскируя. Когда охотники вытаскивают жертву из ямы, ей протирают спину девятью листиками, опавшими с ближних деревьев, надеясь, что в эту же ловушку попадутся еще девять диких свиней. Это гомеопатический принцип: как листья падают с дерева, так и свиньи падают в яму. Сколько у вас листьев?

– Три.

– Трижды три – девять, больше никаких ассоциаций я не усматриваю. – Профессор взглянул на Амальди с иронической усмешкой. – Разве что ваш охотник удовлетворится… тремя свиньями.