Ты теперь мой враг - Тиана Тесса

Замечаю, что Оксана смотрит на Бронского и, видимо, ждёт какого-то ответа. Она даже тянется к нему, несмело касаясь своей рукой его. Прямо сейчас нужно разворачиваться и уходить, но я не двигаюсь, хоть и понимаю, Чистякова рассчитывает на поцелуй, а значит, есть повод.

Но вопреки моим опасениям, Демид лишь бросает что-то коротко, в ответ её руку не сжимая, после чего девушка обнимает себя за плечи, немного отстраняясь, ветер закидывает ей волосы на глаза, но она их не убирает, молчит, они молчат, а потом Оксана кивает и разворачивается, стремительно направляясь в сторону подъезда.

И пока она не скрывается из вида, Бронский смотрит ей вслед. И лишь когда дверь, издав скрип, звучно бьётся, захлопываясь, он засовывает руки в карманы, и теперь я приказываю себе собраться. Потому что Демид снова ловит мой взгляд.

На этот раз его тяжёлый, мрачный, но я как мазохиста окунаюсь в него снова. По телу проносится дрожь, по венам расползается отчаяние — Демид направляется ко мне, и ещё один напор я могу просто не вынести, поэтому заранее себя готовлю к очередной пытке. Уже поздно бежать, а значит, нужно срочно брать себя в руки. Показное безразличие — моя главная защита.

Бронский останавливается передо мной, и я до боли сжимаю ремень на сумке, чтобы ничем себя не выдать.

— Я ведь предупреждал. Твой Глеб вообще о чём думает?

Укоризненный взгляд обезоруживает, я хочу возразить — не мой. Но сам вопрос не об этом, и я тут же задаю ответный:

— А тебе какое дело?

Демид сжимает губы, он злится, но я выдерживаю, смотрю прямо.

— Я звонил тебе.

Киваю:

— Я видела. Ты что-то хотел?

— Хотел.

Низкий голос и взгляд в упор.

Жду продолжение, точно зная, оно последует.

— Давно была в Чертаково? — спрашивает Демид, прищуриваясь. Я не знаю, почему он упоминает деревню, где мы жили с бабушкой, лишь догадываюсь.

— Если это снова намёк, чтобы я убралась из города…

— Тебя уже не отпустят, — подтверждает он мои сомнения, перебивая. Но тогда я не понимаю, зачем он заводит речь о месте, где я не была несколько лет.

— Почему?

— А ты сама не понимаешь?

Медленно качаю головой, потому что действительно всё происходящее в моей голове давно не укладывается. Я не важная персона, связей никаких нет, мне не за что мстить, от меня и пользы-то нет. Я практически никто в этом городе: ни родни, ни друзей, да и с работой не складывается.

— Официально, через тебя теперь просто надавить на Глеба, — звучит простой ответ.

Демид усмехается. И хоть на лице на мгновение появляется подобие улыбки, в глазах Бронского по-прежнему злость:

— У твоего парня не хватило ума тебя отгородить.

— Он не виноват, что в этом городе творится беспредел и пробиться, если ты не угоден «боссам» невозможно, — защищаю в ответ, чувствуя, как к щекам подступает жар.

К Астахову у меня и самой есть вопросы, вот только его вины точно нет, что в городе такими варварскими методами, добиваются целей. Шантаж и угрозы, избиения и странности на дорогах. И все из-за квадратных метров, пусть площади действительно впечатляющие.

Бронский качает головой, и от его взгляда, я на миг задерживаю дыхание, он делает небольшой шаг:

— Ты просто не понимаешь, куда он влез.

— Мне достаточно того, что его избили, — снова отбиваюсь, стараясь дышать размеренно, разозлить Демида не входит в список моих целей, но я вижу, как он мрачнеет от каждого моего слова.

— И, видимо, сильно приложили головой.

— Глеб пошёл на ваши условия. Пошёл ведь?

— Это он тебе так сказал? — снова ухмылка, в груди появляется тревожное чувство. Астахов мне действительно сегодня ничего такого не говорил, он просто просил прощения, что втянул меня в это и пообещал, что меня не тронут.

— Ты вчера ему документы передал… Он должен был их подписать?

— Бумаги — это то, что мне удалось нарыть на предыдущих умельцев, которые Юдину дорогу пытались перейти. Это должно было убедить твоего парня передумать.

Бронский буквально выплевывает эту фразу.

— А он…

— Не передумал, по всей видимости.

Демид теперь наклоняется:

— Его проект так и висит в заявленных. Он доиграется, Лика.

— Но Глеб заявил, что меня не тронут, и Юдин отпустил меня…

— Юдин не отпускает, пока не добьётся своего.

Демид прищуривается, но не продолжает. Однако его слова на меня действуют, не верить Глебу оснований нет, но тогда зачем Бронскому говорить, что Астахов на условия не пошел? И почему меня в таком случае отпустили?

— Просто съехать от Глеба теперь мало, — прибивает Бронский к месту одним взглядом. И теперь понимаю, что он в курсе того, что от Астахова я ушла, но кажется, в сам разрыв не верит, считая, что мы играем на публику. — Он лишь выиграл немного времени, но это не значит, что его снова не прижмут.

Бронский приближается на опасное расстояние:

— Через тебя.

Демид нарушает все мои границы, эта близость меня добивает, и я опускаю голову, невольно переводя взгляд на его губы, лишь ненадолго задерживаюсь на них, скольжу взглядом ниже: шея, воротник, что угодно, только бы не встречаться сейчас с Бронским взглядом. Только бы он не понял, какие чувства до сих пор во мне вызывает. Утыкаюсь глазами в карман на пиджаке, очень надеюсь, что Демид не заметил, куда я смотрела.

Пытаюсь отвлечь себя мыслями о происходящем. Я верю Бронскому. Но он не всё мне говорит, что совсем неудивительно. Он и не обязан.

Только в голове всё равно не сходится пазл, и внутри саднит от одной мысли, что Демид со всем этим связан. Более того, принимает самое непосредственное участие, он в курсе всего, но не только не способствует тому, чтобы Мирослав остановился, но и кажется, сам видит только один исход — устранение Астахова со своего пути, с пути Юдина. Впрочем, я давно поняла, что далеко не всё знала о его деятельности.

А ещё отчетливо понимаю — в Бронском по-прежнему живет ненависть. Ко мне, к Глебу. К нам. Я это вижу в каждом жесте. Только не могу провести границу: его предупреждения — это угрозы или предостережения? Если он в самом деле пытается меня защитить, то почему возникает ощущение, что это желание не сильнее мысли поквитаться с Астаховым.

Перевожу дыхание и вновь поднимаю взгляд, смотрю в упор.

— Я съехала от Глеба не из-за Юдина.

Я не знаю, верит ли мне Демид, и имеет ли это значение. Он не выдает ни единой эмоции по этому поводу, и сердце снова сжимается. Бронский действительно игнорирует моё негласное объяснение. Словно отвергает, как и наше прошлое.