Шебаршин. Воспоминания соратников - Валерий Поволяев

Кровать застелена. Значит, он не ложился спать… Татьяна Александровна метнулась во вторую комнату, большую — в ту самую, в которой Шебаршин любил принимать гостей, здесь часто бывало людно. Господи, какие только великолепные тосты тут не произносились! В комнате было много книг, и само здешнее пространство тоже, кажется, пахло книгами. Тихо тут, очень тихо, Шебаршина нет.

Может, он находился в ванной? Пушкина щелкнула выключателем. Леонида Владимировича не было и в ванной. Где же он тогда, где? На балконе?

Пушкина прошла на кухню. Стол, холодильник, небольшой диван.

…Леонид Владимирович сидел на диване, откинув голову назад, на спинку дивана. Через шею перекинуто полотенце, рот полуоткрыт. И было сокрыто в его позе нечто такое, что может заставить человека закричать либо сдавить горло, так сдавить, что свет померкнет.

Полотенце набухло кровью, края заскорузли, потемнели. Пушкина сделала шаг вперед к сидящему Шебаршину — вдруг ему нужна помощь? — в следующее мгновение остановилась, словно бы уткнулась в некое невидимое препятствие: поняла — помощь Леониду Владимировичу не нужна. Она вообще больше не понадобится.

На полу лежал пистолет. Наградной «стечкин», она видела его у Леонида Владимировича раньше. Здесь же находились и документы на оружие.

В этот момент она услышала голос Сережи Насупкина, он словно бы прорезался из небытия, а сам Сережа очнулся от некого оцепенения (тут, впрочем, любой из нас пришел бы в оцепенение):

— Ничего не трогайте, пожалуйста, тетя Таня, Ни-че-го!

Он знал, как вести себя в таких случаях, лицо у него было бледное, напряженное.

Квартиру закрыли на ключ. Спустились вниз к столу консьержки. Вновь стали звонить в отделение полиции. Занято. Позвонили еще раз — в ответ в трубке запищали знакомые частые гудки. Дозвонились только через общую дежурную службу, наконец отделение отозвалось:

— Але!

— Приезжайте срочно! Человек застрелился.

— А «скорую» вызывали? — прозвучал совершенно неожиданный, во всяком случае для Татьяны Александровны неожиданный, вопрос, она приготовилась услышать какие-то другие слова, совсем другие.

— Это уже неактуально, — довольно резко ответила она. — Записывайте адрес.

Ожидали полицейских у Леонида Владимировича дома — поднялись в квартиру 166, на пятый этаж. Вначале приехали двое полицейских, потом целая бригада, затем Колокольцев Владимир Александрович, генерал-лейтенант, начальник московской полиции, нынешний министр внутренних дел России.

Осмотрел квартиру, спросил:

— Вещи так лежали?

В это время Сережа Насупкин прокричал:

— Тетя Таня, тетя Таня, пройдите-ка сюда!

Он нашел записку Леонида Владимировича, точнее, это была не записка, не отдельный листок бумаги, а целый блокнот, правда небольшой. Наверху ровным почерком было написано: «Дежурный по СВР» — Службе внешней разведки, — телефон, а чуть ниже запись, сделанная ровным спокойным почерком, видно было, что Шебаршин жестко держал себя в руках, несмотря на беду, не паниковал. «17.15 — отказал левый глаз». Еще ниже следовала вторая, сделанная простым карандашом запись, от которой невольно по коже побежит дрожь, а пол под ногами закачается у любого человека:

«19.00 — полностью ослеп».

Несмотря на то что мир погрузился во тьму — ничего в ней не понять, не видно ни зги, — а потому сдавливали слезы и боль, Шебаршин сумел сделать эту запись, наверное, помогла память руки, способность все замечать, и способность эта у него, как у всякого разведчика, была вживлена в кровь… А вот дальше — хуже. Дальше он также пытался сделать какую-то запись, но смог написать только одно слово и бросил карандаш — слово это непонятное — так и не удалось расшифровать до сих пор (запись эту он также попробовал сделать карандашом).

Жизнь для него потеряла смысл. Он, конечно же, вспомнил жену — деятельную, живую, энергичную, милую, которая всегда находила себе работу, не сидела без дела. Вспомнил и то, какой она стала после болезни… Это было обычное полумертвое тело, за которым надо было кропотливо ухаживать.

А теперь и он, похоже, сделается таким же, полумертвым, за ним тоже надо будет ухаживать. Кто станет это делать?

Не было у Шебаршина на это ответа: и дети, и внуки были заняты серьезной работой, а правнуки еще не подросли.

Можно, конечно, нанять на стороне участливого заботливого человека, но это будет чужой человек, вот ведь как. Чужого человека Шебаршин откровенно стеснялся. Да и вообще, генералу, награжденному самыми престижными боевыми орденами страны (к несчастью, уже ушедшей), совершенно не пристало находиться в беспомощном состоянии… Никто не знает, о чем думал в те страшные горькие минуты Леонид Владимирович Шебаршин и никогда, увы, не узнает. Не дано.

Последнее слово, которое он оставил в своей предсмертной записке, так, повторяю, и не было расшифровано — видно было, что написано оно внезапно ослепшим человеком, начиналось то ли с буквы «к», то ли с «н», то ли с «п» — не понять, выглядело смятым, сломанным, как будто попало под каток. И вообще, похоже, он не закончил это слово, остановился, как остановилась для него и жизнь. Все остановилось. Все!

Может, это было слово «прощайте»? По логике вроде бы подходит, но на это ответа нет. Да и не это, если честно, главное.

Позже стало известно, что у Леонида Владимировича в тот предсмертный вечер было еще два телефонных разговора. Как минимум два.

Один — со Светланой Гургеновной, Пушкина, к сожалению, не знает ее фамилию, мне узнать тоже не удалось, скорее всего, потому, что эта фамилия просто закрыта для широкой публики. Как в свое время была закрыта фамилия и самого Шебаршина.

Муж Светланы Гургеновны был сослуживцем Леонида Владимировича — хорошим специалистом и хорошим человеком, хорошим семьянином — в общем, настоящим мужиком, достойным носить офицерские погоны. Его не стало.

Несколько лет назад у Светланы Гургеновны стряслась беда — сгорела дача, вместе с дачей много разных ценных бумаг и книг, утвари, мебели. Помочь ей никто не мог: ни служба мужа, которая претерпевала не лучшие времена, ни друзья, которые также находились в стеснительных условиях, ни родственники… Так уж получилось.

Помог только один человек — Шебаршин. Помог деньгами. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы Светлана Гургеновна пережила ту, как мнилось, непоправимую беду.

Когда не стало мужа, Светлана Гургеновна, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, устроилась сразу на три работы, день у нее был расписан плотно, лишний раз к телефону не отлучишься, поэтому звонила она Леониду Владимировичу поздно, около десяти часов вечера.

Шебаршин сказал ей как-то, что спать ложится в десять часов вечера, и тогда телефонную трубку он уже не поднимает, а до десяти ему можно звонить свободно — будет рад. Светлана Гургеновна позвонила Шебаршину двадцать девятого марта примерно без двадцати минут десять, причем звонила долго, настойчиво, Шебаршин все не отзывался, а она хотела уже давать отбой, когда Леонид Владимирович поднял трубку. Наконец-то! В голосе его не было ничего такого, что насторожило бы Светлану Гургеновну, кроме, может быть, усталости, еще чего-то, что явно было связано с усталостью.