Винляндия - Томас Пинчон

До Л.А. машины поменять пришлось ещё разок, а там она села в автобус до отделения банка на Уилшире, где некогда предусмотрительно заначила пакет документов, которые теперь предоставят ей ассортимент личностей на выбор, на Западной авеню заплатила наличкой за «плимут-фурия» 66-го года, через дорогу купила парик, зашла в некий дамский туалет заправки на Олимпийском, знаменитый в сообществе торчков, и вынырнула из него другой, менее заметной личностью. Радио в машине, настроенное на «Кей-эф-дабью-би», играло «Люди странны (когда сам странник)» «Дверей», когда она впрыснула себя в медленную полосу автотрассы на восток и встроилась в движение, очень не хотелось всё это от себя отпускать, Бэннинг, динозавры, съезд на Палм-Спрингз, Индио, через Мохави, что будут заново сниться в красках бледных, однакож насыщенных, с неестественно мелким песком, султаны его несёт поперёк светила, младенчески-голубыми тенями в складках дюн, розоватым небом — держась, отпуская, заново грезя о каждой ночной остановке в менее восточных местах, где она весь день бывала, медленно отлипая, отъезжая в Соединённые Штаты, стараясь не поддаваться чувствам, но всё равно цепляясь за каждую до единой историю ретирад и точек схода в зеркале заднего вида, как мы цепляемся за взгляды наших возлюбленных.

По инерциальной навигации, зная, что узнает, чего ищет, когда найдёт, ДЛ не останавливалась до самых окраин Коламбуса, Огайо, который впервые узрела около полудня в ошеломительном натиске смога и потока транспорта. К тому времени она уже привыкла к машине и её необщепринято кнопочному переключению передач, проведя анализ «рычаг = пенис» и прикинув, что кнопочная коробка-автомат по крайней мере выглядит более клиторально дамоподобающей, либо, как могла бы выразиться ДЛ, регрессивной, если б ей до сих пор было с кем поговорить, кого, разумеется, не было. Она сняла квартирку и нашла работу у оптового торговца запчастями к пылесосам — печатать и подшивать документы.

Коламбус, должно быть, сулил такую жизнь, которой некое остаточное я, где-то в душной темноте, всегда хотело.

— Супермен мог снова превратиться в Кларка Кента, — доверилась она как-то Френези, — не стоит этого недооценивать. Работа в «Ежедневной планете» — отпуск на Гавайях у Стального Человека, его субботний вечер в городе, его дым марихуаны и опия, и ох чего б я только не отдала… — Вечерняя газета… где угодно на Среднем Западе… с работы она б уходила к моменту сдачи в печать, сразу рулила бы в какой-нибудь полуподвальный салон, достаточно недалеко от газеты, чтобы через дерево барной стойки ловить вибрацию печатных станков. Пить ржаной, протирать очки галстуком, не снимать в помещении шляпу, в сумраке сплетничать с другими завсегдатаями. Зимой за окнами уже будет темно. Начищенные ботинки будут ловить блики, когда уличные фонари прибавят в яркости… она не станет ждать никого и ничего происходящего, потому что она всего лишь Кларк Кент. Лоис Лейн, может, и будет с ней уже ноль внимания фунт презрения, но это ничего, она уже назначает свиданки кому-нибудь из секретариата. Иногда ходят ужинать в эту уютную неаполитанскую забегаловку у какой-нибудь озёрной набережной, где Позиллипские Мидии не сравнятся ни с чем.

— Значит, ты не сможешь везде летать, — ответила тогда подруга, — а придётся влезать в какую-нибудь машину, за которую ещё рассрочка не выплачена, ехать, тебе, Кларку Кенту, на место какого-то бедствия, кровь, трупы, мухи, вокруг шляются обдолбанные техники-подростки, свидетели в шоке… Супермену никогда во всё это вникать не нужно. Кому охота быть всего лишь смертным? Лучше оставаться ангелом, ангел. — ДЛ, в те дни гораздо щедрее, подумала только, что подруга не уловила сути.

В Коламбусе она целые дни проводила в торговых центрах, Ниндзя-Стенографистка, собирала себе гардероб невидимки — смурые шерсти, тусклые пастели, плоскую обувь с сумочками в тон, бежевые чулки, белое нательное, удивительно, до чего это оказалось нетрудно — самые вялые на вид аксессуары взывали к ней с магазинных витрин, секции для девушек в уценёнках были прямо-таки акрами изобилия, так и ждали, когда в них наконец пороются. Отношения с «плимутом» у неё теперь укрепились, назвала машину Фелисией, купила ей новую магнитолу, мыла минимум дважды на неделе плюс ещё разок на выходных, когда ещё и полировала. Плавала, занималась тай-цзи и продолжала отрабатывать те упражнения, которые выучила в Японии. Она постепенно привыкла к собственному замаскированному облику в зеркале, короткая причёска, временно тонированная в грызунье-бурый, веснушки, подавленные кремом-пудрой, косметика на глазах, которой прежде никогда не носила, медленно превратились в её псевдоним, старая дева из захолустья ведёт совершенно урезанную жизнь, малозаметная красотка прежде времени заросла бурьяном и отдана сусликам.

Поэтому когда они приехали и выкрали её с парковки «Пицца-Хижины», и отвезли обратно в Японию, она поначалу была не вполне уверена, что продажа в белое рабство окажется такой уж благотворной в смысле карьерного шага. Взяли её с такой обыденностью, что она почувствовала себя любительницей. Машинка её осталась на месте, чтоб иногда, через мили и годы, звать её озадаченно, спрашивать, почему не вернулась. Она отбивалась, но — кто бы то ни были — прислали они знатоков, те специализировались на ненанесении урона молодым женщинам. Со временем она услышала вот какую историю: некий клиент готов был уплатить за американскую блондинку с развитыми навыками жоподрючества гонорар в диапазоне от солидного до колоссального.

— Нипочём не угадаешь, что мужчин заведёт, — прошептала её соседка по нарам Лобелия, пока в гостинице Уэно они дожидались, когда их введут в действие, — особ’но тех, с кем познакомимся.

Плотный транспорт и движение грохотали весь день, всю ночь. Шаткая гостиница, здание чуть ли не одноразовое, содрогаясь, втиснулась между линией Яманотэ и Скоростной Трассой 1. Девушки питались якитори с тележек на Сёве, им разрешали выходить, группами под надзором, лишь за покупками и лишь к лоткам под путями. Некоторые эти девушки, раз уж такой рынок, были мальчиками, и подруга ДЛ Лобелия средь них была самой эффектной.

— Ничего себе, — представилась она, — ну ты и в кашу, — после чего пустившись без приглашения в вербальный косметический ремонт ДЛ от волос до ногтей на ногах, а та в какой-то момент лишь пригнулась, пробормотав:

— Наверно, мне записывать что-то надо.

Лобелия примолкла и моргнула.

— Сладенькая моя, я же просто хочу помочь. Подумай только — выставят на торги, что ты там будешь, если всего за доллар девяносто восемь уйдёшь?

— Хорошенькая дешёвка.

— Вот именно, потому я и говорю, что тебе нужна пурпурная подводка и по меньшей мере три разных тени для глаз, поверь мне, я знаю, что этим клиентам нравится, а сейчас, милочка, я б не хотела казаться жестокой, но…

Поэтому когда настал главный вечер, ДЛ вышла к своим покупателям, надев картину ещё одного лица, которое едва могла бы признать своим. Весь зал бурлил ароматами пития, дыма, одеколона. Из скрытых динамиков играли кото и сямисэн. Прислужницы ходили на цыпочках, становились на колени, подносили и наливали. Снаружи в листовой металл бил ветер, сырыми фрикативами кружило городское движение, неоновые краски, некоторые за пределами Токио не известные, превращали улицы в крайне глянцевые витрины трансгрессии и желанья. Но тут, светонепроницаемый за прорезиненными драпировками, аукционный зал краски свои держал при себе, с командой левачащих студийных осветителей, что облучали милосердными сомонами и розовыми девушек в их броских нарядах, каждый предварительно выбран в гигантском гардеробном чулане, вообще-то даже гараже, заполненном всевозможными прикидами, что любой клиент, прошедший через это место, неизменно счёл бы эротичными, сегодня вечером общий фаворит — школьные формы, некоторые усиливают и без того юную внешность, иные надеваются ради менее прямолинейных нюансов, что делают взрослых женщин в детском обмундировании столь повсеместно неотразимыми, и, конечно, много внимания уделяется деталям вроде школьных гербов, фасона ремней, нижнего белья и плиссировки, ибо любая считай-даже-невидимая несообразность тут легко могла бы испортить продажу.